Портреты заговорили

В письмах Вяземского мы не находим откликов на бельгийские тревоги Долли. В области политики он был тогда всецело занят польскими делами. Пётр Андреевич зато живо отозвался на увлечение (можно думать, временное) своей приятельницы идеями аббата де Ламеннэ (1782—1854). Этот французский священник стал главой своеобразного направления в католицизме, сторонники которого, группировавшиеся вокруг газеты «L'Avenir» («Будущее»), выдвинули лозунг «бог и свобода». Принимая революцию, они пытались примирить католическую религию с идеей политической и религиозной свободы. Движение, возглавляемое Ламеннэ, было тогда заметным явлением в идейной жизни католического Запада. Ламеннэ был известен и Пушкину. Поэт мельком упоминает о нём в письме к Вяземскому от 2 января 1831 года и несколько обстоятельнее в письме к Е. М. Хитрово от 26 марта того же года. С газетой «L'Avenir» Пушкин, находясь в Москве, ознакомиться не смог. Орган радикально настроенного аббата, пытавшегося coвместить идеи утопического социализма с учением Христа, существовал недолго (с октября 1830 года до ноября 1831-го). По требованию папы Григория XIII газета перестала выходить. В 1834 году Ламеннэ порвал с церковью, а в 1848 году был избран в Национальное собрание, где примкнул к крайней левой оппозиции.

Долли Фикельмон, как известно, до конца жизни оставалась православной, но её симпатии к неокатолицизму не должны нас удивлять, так как догматическим различиям между православием и католичеством она придавала мало значения. Вернёмся теперь к письмам Долли к Вяземскому. 25 мая 1831 года она сообщает: «Я дам вам прочесть „L'Avenir“ — газету, которую редактирует аббат де Ламеннэ и которая, является эпохальной. Там совсем молодой Монталамбер, мыслящий, как ангел, и пишущий в замечательном для этой семьи духе[318]. Это вам будет интересно». 10 августа Фикельмон снова возвращается к неокатоликам: «Приезжайте же, чтобы я дала вам прочесть „L'Avenir“, который редактируют очень, очень замечательные люди, красноречивый и мужественный голос которых снимает покровы со всех тайн этого времени, такого бурного, но и такого чреватого будущим! Господа Лакорден и де Монталамбер находят пророческие, глубокие и полные вдохновения слова! Они молоды, и кажется, что провидение избрало их такими для того, чтобы их душа, полная энергии, силы и ещё чистая, была лучше способна выражаться правдиво, убеждённо и с увлечением. Вы, несомненно, читали описание празднеств по случаю трёх славных июльских дней[319]. Лакордер говорит по поводу празднества в Пантеоне, где было всё, кроме религиозных чувств и того, что могло их разбудить: „шуты, которые желают при помощи небытия изобразить вечность“».

Не берусь утверждать, что утопический социализм сам по себе некоторое время воодушевлял Долли Фикельмон. Она воспринимала его по Ламеннэ в своём уже утопическом сочетании с католицизмом — получалась своего рода утопия в квадрате. Однако знакомство, хотя бы и поверхностное, с ранним социализмом, несомненно, обогатило её в интеллектуальном отношении. На это письмо Вяземский 24 августа ответил довольно подробно, как всегда вежливо, но не без наставительной иронии: «Я ничего не читал в „L'Avenir“, но я знаю талант его редакторов благодаря процессу „L'Avenir“[320] и разделяю Ваше восхищение перед их красноречием, не разделяя в то же время их доктрин. Мне кажется, что они приписывают католицизму то, что, принадлежит всему христианству, из дела человеческого рода они делают дело Рима. Кроме того, признаюсь Вам, что я не люблю мистицизма в политике. Он вырождается в мистификацию. Мир погубили фразы. „Боже, избави нас от лукавого и от образной речи! Иисусе Спасителю, спаси нас от метафоры!“ — говорил добрый виноградарь Поль Луи Курье[321]. Науки, политика, дипломатия, религия, все они создали для себя соответственный жаргон, и народ в нём ровно ничего не понимает. Однако именно он является главным собеседником, и вот почему так часто он отвечает невпопад. Сейчас мы присутствуем при крупном разговоре: диалог ужасающе оживлённый, а ответы быстрые и кровавые. Посмотрим, за кем останется последнее слово»[322]. Должно быть, Дарья Фёдоровна немало размышляла над этим письмом своего друга, где религия поставлена в один ряд с наукой, дипломатией и политикой…