Порубежье (СИ)

Подруга уже была готова расплакаться. Глупенькая она еще, право, старше Софы, а как ребенок малый. Хотя дед говорил, что это Софа чересчур быстро взрослеет, и умом, и телом, что, дескать, это его, деда, кровь проявляется. И что он, дед, боится, что проявится она у Софы как у сестричек и тетушек, а именно — к мужикам хотением. Уф, глупости какие. Ничего в том интересного нет. Уже обсказали всё, даже показать хотели, да охотник сбежал.

Если на то пошло, гораздо интереснее было предложение Васеньки спрятаться на капище и, когда человек требы класть будет, вещать оттуда судьбу, предсказывая, пусть перепугается.

— Кто-кто, да кто бы то ни был.

Софа подумала и внесла условие — старых они пугать не будут, непраздных, беременных, баб не будут, праздных тоже не будут, но выборочно. Вот Кутью следовало бы пугнуть, сказать, чтоб так не орала на всё село, когда детки пару яблочек решат у нее в огороде сорвать. Или Варвару, чтоб не ходила и не рассказывала тем, кому не надо, а именно деду Морозу и тетке Марысе, как оне бегали с Власенькой драккары смотреть и даже на один забрались. Сказать, что, мол, типун на языке вскочит.

Софья еще размышляла, а ноги сами несли обратно к требищу.

Власенька семенила следом. Ага, значит, слезы твое слабое место, подруга? Мы запомним…

Пришли как раз вовремя, пока нет никого, осмотрелись — валун огромный лежит, плоский сверху, как сковородка, из осины, которая тут когда-то росла, вытесан стан девушки с рогом в деснице, голова ее кикой убрана, а шуйцей веретено держит.

— Говорят, — Власенька перешла на суеверный шепот, — раньше барин тут жил, злой-презлой, и хотел он людей погубить, а Макошь заступилась, свила ему такую судьбу, что барин враз утопился, а Макошь здесь стоять осталась, где люди ей требы клали, и стоит по сей день!

— Ага, сейчас косы за спину перекинет и пойдет как живая! Не говори ерунды, Власа. — Софа нежно погладила потрескавшееся кое-где дерево. — Сама только что сочинила? Горазда ты больно сказки сказывать.

Власа засопела. Раньше, бывало, Софочка открыв рот ее слушала! Подруга между тем продолжала:

— Этого идола дядька Рогдай здесь аккурат перед моим появлением на свет поставил, в благодарность Макоши, что вернулись оне с богатырями к своим семьям.

— А…

— Тихо! Идет кто-то. Мужик. Нет, парень. Сидим тихо.

Что привело Ивана на это место, и сам сказать не смог бы. Теперь, стоя перед рукотворным идолом, он забыл всё, что хотел сказать, спросить, непонятное ощущение заполняло душу. Глаза защипало.

Царевич рухнул на колени. Что-то говорил, доказывал, просил прощения, роняя крупные слезы. Да неважно, любил он свою жену или нет, но он делил с ней и кров, и хлеб, и постель, а значит, людьми так было сговорено, или богами уготовано, он должен был защитить ее. Не защитил. Слезы вышли, стало легче, словно по голове кто-то погладил, и голос прозвучал, женский, низкий:

— Не грусти, Иван, о том, в чем ты не волен был. Размотался клубочек судьбы ее, сына тебе оставила, предназначенье выполнила. А лада твоя хоть и рядом сейчас, — в кустах на капище вздрогнула всем телом Софья, — но не время еще… Обожди…

У царевича облегченье настало, как будто кто-то чистой тряпочкой с души всё поганое стер.

Иван улыбнулся, положил требы несколько колосков (а откуда сейчас, в червень, больше-то взять?), постоял немного…

Софья тащила Власеньку прочь от того чудного места подальше!

— Софа, нет, ну это правда не ты вещала?

— Каким местом? Ты видела, чтобы я рот открывала?

— Поляна рассказывала, что некоторые люди умеют чревом вещать…

— Я не человек! — Если Софочка начинает козырять своей нечеловеческой сущностью, то дело плохо.

— Софа, Софочка, что ж ты так обиделась?

— Я и не думала обижаться! Слыхала, что Макошь сказала?

— Чтоб не убивался он?

— Да нет!

— Царевичем его назвала?

— Да не в этом дело!.. Ты слыхала, что Макошь сказала, что рядом судьба его?

— Ну, не судьба, а лада, любовь, значит, — поправила дотошная Власа.

— Ну, пусть любовь, будто не одно и то же.

— Не одно и то же, — сказала просвещенная подружка, — особенно у царевичей.

— Ладно, пошли уж…

— Постой, ты о чем думала? Что это ты рядом стояла? Нет, ты подожди, сначала ты бежишь как ненормальная, потом тебя не оттащить оттуда… Ох, не нравится мне это, подруженька.

— Что вам не нравится, красны девицы? — жизнерадостно молвил Иван-царевич, выходя на тропинку.

— Ах ты, черт старый! Напужал-то! — Власенька на правах близкой знакомицы «каравай не водила», вела себя бесцеремонно.

Даже стыдно за нее, подумает еще этот добрый молодец, что она, Софья, тоже вести себя не умеет. Девушка залилась румянцем и поклонилась низко, в пояс:

— Здравым тебе быть, добрый молодец, куда путь держишь?

Иван-царевич окинул взглядом эту девушку-подростка с синими глазами и толстой черной косой. Чья такая?

— Эх, девоньки! Знал бы я, куда меня клубочек заветный ведет…

— Какой клубочек?

— А что, нету? Видать, укатился… И что мне, бедному добру молодцу, делать?

Девочки поняли шутку и заулыбались.

— Вы, подружки, знаете сказку про Беляночку и Розочку? Это не про вас случайно?