Порубежье (СИ)

— Конечно, перевертыши своих детей сразу чуют, — уверенно подтвердила Марыся.

— А Ратмир один жить не сможет, как дядька Рогдай с теткой Степанидой, дядька Рогдай медведь, ему стая не нужна, а Ратмир без стаи не может. Плохо это для него. Но в его стае я жить не смогу, зачахну я там. И к нам в примаки батюшка его не примет. Скорее меня удавит… — Любава снова расплакалась.

У Катерины тоже глаза на мокром месте сделались. Свое чадушко, жалко! Ей-то, Катерине, как до звезды, пусть хоть лешака в дом приведет, лишь бы дочь любил да родителей почитал, а вот Лука, у Луки другие прынцыпы.

Марыся решительно поставила на стол чарку.

— Да, дело тут непростое, но мне утопленницы, тем более с приплодом, в реке не надобны. Да и семья у Ратмира хорошая, кажись, прабабка его тоже из людей была. Но та в стае всю жизнь прожила. Да сказывали, голодно тогда на селе было, очень, так что тогда в стае малина, а не жизнь была. Это теперь, — Марыся обвела взглядом горницу, — у вас хоромы, детки не болеют опять же. Да и Любаве с ее ремеслом делать в землянке нечего. Цыть ты, дура! Не реви. Знаю я, что сказать и как сделать, чтоб твой батька, простите его боги, твердолобого, твоего любимого в семью принял. Слушайте меня, бабоньки!

Мы вашему батьке скажем, что Ратмир — охотник вольный, пушниной промышляет да дичью всякой. Еще они с пчелами договариваться умеют, не как Рогдай-медвежатник, конечно, у них по-другому заведено: колоды вдоль околицы деревни ставят, и там пчелы и живут, кучно. Но у медвежатника-то медок повкуснее, конечно. — Марыся облизнулась.

— А как вдруг он, Ратмир, тут оборачиваться начнет?

— Ну, на полнолуние уезжать будет — как бы на охоту иль по делам торговым, а от внезапного переворота — тут что-то крепкое надобно, пока не разумею. У Вадика спрошу, он поболе меня живет, поболе знает.

— Ай да Марыська! Ну ты и хитра! Ну ты и крута! — Катерина аж по бедрам себя хлопнула от воодушевления.

— А то!.. — степенно огладила сарафан на животе Марыся. — Была б простовата, до сих пор у папеньки на болоте бы сидела!

— Ах, Марысечка, ах, душечка, я такую рубаху тебе вышью! И сарафан! И кафтан супружнику твоему, водянику! — Любава разрумянилась, всем сердцем испытывая радость и облегчение.

— Да ладно, чего уж там… Щас-с как полнолуние пройдет, так добегу до Ратмировой родни, посудачим. У тебя, девка, сроки-то терпят? Вижу, что терпят… Мне рубаху и сарафан васильками лазоревыми расшей, а Вадику кафтан да рубаху петухами, красными!

— Ой, Марысенька! Конечно, вышьет, а я вот скрою да сошью… И хозяину твоему рубаху… Чем тебя еще благодарить?..

— Ой, ну что вы, — как бы и засмущалась Марыся. — Вот если только медку… липового… И медовушки…

— Ой, конечно, медку! Сейчас я, сейчас! И медку, и медовухи с подполу достану!

Вечером в уютном омутном гнездышке Марыся даже упустила то, что муженек спиртного наупотреблялся изрядно. Ну и ладно, в хорошей-то компании, да не часто, пусть. Тем более что разговорить его было надобно.

Водяной сидел с блаженным выражением на усатой морде, положив руку на женин живот и ощущая, как брыкается там его потомство. Трое? А может, четверо? А может, наконец, мальчик будет?..

— Скажи-ка мне, милый, — жена погладила по руке, — а вот почему перевертыши оборачиваются внезапно? И как того избежать?

Водяник даже не стал спрашивать о причинах такого интереса, надо знать — значит, надо.

— Перевертыши, любимая, имеют вторую ипостась как рецепториум, убежище. И в мгновения потрясений душевных инстинкт, природой заложенный, выходит. Дети часто оборачиваются от неожиданности, от страха. Страх — он самый сильный подвижник оборота. Взрослые перевертыши больше собой владеют, но и они не могут природу свою побороть.

— Перевертыши — они ж бесстрашные?

— Бесстрашные, Марысенька, токмо дураки. Все остальные страху подвластные, кто больше, кто меньше. Не путай страх с трусостью. Страх — он не токмо за свою шкуру, бывает за близких, за детей… Так вот, взрослые перевертыши, я слыхал, какой-нибудь амулет носят, ладанку, памятную вещицу, а у некоторых оружие по этой части. Когда чувствуют они волнение или страх, концентрируются на той вещи и остаются в сознании и ипостаси человеческой.

Марыся помолчала, переваривая сказанное. Умный у нее муж! Правильно выбрала! Умный, заботливый и любимый…

Глава десятая

— Вес! Постой, Весько! — Вихрастый мальчишка запыхался, догоняя шебутного брата. И то, славная получилась забава! Хоть и тяжеленько было тащить тот распроклятый ушат на крышу, но уж больно шутка была хороша! Славно Всемил придумал!

— Ты, это, братко, пятками-то шевели, нам еще баранов в поле выгнать, хлев почистить, мамка сказала воды в баню натаскать, старшой велел всю снасть проверить, как вернется, так за рыбой пойдем.

— А что, старшой скоро ли будет? Как думаешь, братко?

Десятилетний Всемил степенно пригладил волосы, копируя самого старшего брата, Антона, усов-то да бороды нет пока, ну хоть вихры важно приладить. Вихры не прилаживались, торчали во все стороны, показывая характер. Всемил плюнул и выдал свое разуменье: