Порубежье (СИ)

Вот Макошь остальных деток к себе и прибрала, остались они одинешеньки. И хоть тут бы подумать, сиротку какую в дом взять, ан нет! Всё куска лишнего жалеют. Да всё жалеют так, чтоб, значит, поработать поменьше. Тьфу, лодыри! Я уж сколько мог за домом смотрел, и мел, и печь чистил, а всё едино. Не видят, не хотят. Ну их. Уйду я!

— Да куда ж ты пойдешь? Не зван — не ждан? Тебе ж так негоже?

— А вот выйду за околицу да помру… Всё лучше, чем так мучиться! — Домовой присел на узелочек и пустил скупую слезу.

— Ой-ой… — покачала головой птица. — Ну негоже так, негоже. — Это твой дом, и твоя доля в том есть, что хозяева у тебя такие! Видать, ты где-то недосмотрел! Больно уж ты добрый! Мел он, печь чистил, ты бы лучше хозяйке кой-что начистил, чтоб не смела в постели до рассвета валяться.

— Ага, я как-то пытался ее придушить, так она, курва, мне попом пригрозила!

— А чего душить-то? Ты домовой или кто? У тебя что, клопов нету?

— Нету… Даже тараканов нету, им жрать нечего…

— А ты заведи! Клопам, им завсегда есть что жрать, особливо тех, кто в кровати полеживает.

— Э-э-э… — Домовой почесал бороду… А жизнь-то не такая и мрачная…

— И ты, это, брось эти штучки, — между тем продолжала птица. — Ты молод еще, ста лет нету, за околицу он собрался! Место славное, дом поправить можно, еще лет двести проживешь, а потом и хозяйкой обзаведешься. Земля тут хорошая, червячки жирные, значит, хозяйство хорошее справить можно. А что хозяин такой паршивый, дак у людей век не долог…

У домового от работы мысли аж шапка съехала на затылок. Это ж… М-да… клопы! Вот вы у меня попляшете, ленивые хозяева, вот попляшете!..

****

Позолотила чистым светом Зарница поля, крыши домов, благословила вместе с подругой Поляницей рачительных хозяев, что уже в поле вышли, попробовала лучиком пробраться сквозь рассохшиеся ставни лентяев, что еще не проснулись, и пошла дальше рассвет дарить.

А на яви наступал белый день.

Глава пятая

Натопить русскую печь — это еще то дело. Надо выложить дрова колодцем, посерединке покрошить лучину да бересту, разжечь. Потом вовремя трубу закрыть — чтоб и жар прочь не вылетел, и не угореть. Летом печь раз в три дня топится, а то и раз в неделю. Стряпать можно и во дворе, на летней печке, где и варенье сварить, и репу запарить. Но большую печь всё одно топить надобно. Перво-наперво это хлеб, его на летней кухне не спечешь, второе — это белье стирать: как хлеб пекут, так в тот же день и стирают, варят белье со щелоком да с золой, а поначалу замачивают, а после несут на реку мыть. Еще холсты льняные поварить можно, чтоб помягче полотно было…

Катерина, жена Луки-обозника, своими холстами славилась, тонкие они у нее выходили, белые-белые и мягкие. Не только семью одевала, но и купцам заезжим да местным сбывала свой товар. А тут еще талант у дочери средней открылся — вышивает страсть как хорошо! Даже денег не жаль на шелкову нитку! Такие узоры Любава вышивает, аж глаз завораживает! Эх, жаль, девка. Замуж выскочит — и всё, а поймут ли в семье новой, что ее, Любавы, талант — не в поле спину гнуть, а за пяльцами сидеть? За одну вышиту ей рубаху мешок зерна дают, а за кафтан аж два! Но народ-то каждый своим умом крепок.

Катерина подналегла на тесто, вымещая на нем неудовольствие от несправедливости мира. Все-таки дочь ближе сердцу материнскому, и дочь всё равно мать послушает, в то время как сын к жене будет ближе. Как известно, ночная кукушка всех перекукует.

Женщина с силой шмякнула тесто об стол. Добрый хлеб будет. Даже ни лебеды, ни мякины не добавляла! А Любава… что ж, доля такая.

Правда, уж восемнадцатый годок пошел девке, но не невестится чего-то. А на последних сватов доченька так глянула, что смело их со двора вместе со свахой. И жених вроде не урод, да и не лодырь… Какого такого королевича ждет девка? И где он ее повстречает? У окна за вышиванием? Или в лесу, когда по ягоды — по грибы ходит? А то ведь боле и не бывает нигде, гулянки деревенские ей скушно, ярмарка шумно… Вот как тут девку замуж отдать?

Лука уж спрашивает, сватали ли Любаву? Готово ли приданое? Как будто лишний кусок у него дочь ест! А приданого там аж два сундука полных, не у всех, ах, не у всех на селе такое приданое! Кроме кружева, полотна, перин пуховых, там еще грошики серебряные лежат! И не мало!

Катерина вздохнула и опять со злостью шмякнула тесто, в окно взглянула: что это там гуси расшумелись, чай идет кто?

Баба наскоро вытерла руки да пошла быстренько через сени на высокое крыльцо гостей незваных встречать. Сердце удар пропустило: с добрыми-то вестями не ходят в такое время, «большухи» стряпаются, молодухи в поле иль, как вон Любава, по ягоды, не время по соседям бегать.

Скрипнула высокая калитка, и во двор явилась… Батюшки! Сама Толстая Марыська! Водяника местного женка!