Порубежье (СИ)

Марыську, в отличие от речного хозяина, на селе знали хорошо, даже привыкли к ней. Можно было ее и на ярмарке иногда увидать, да и на селе или в лесу. В отличие от своего мужа, Марыська прекрасно себя чувствовала что в реке, что на суше. Поговаривали даже, что мать у нее людского роду была, да с болотником спуталась, понесла, а как ребеночка родила — так тому дитя и подкинула. Где тут ложь — где тут правда, не разберешь, но что Марыська не простая баба — это точно. Внешне вроде и обыкновенна молодка, только очень гладкая. Волосы с зеленинкою под кику убраны, не видать, остальное всё как у людей, статная баба, даже румяная, грудь такая, что чарку ставить можно — не опрокинется! Сарафан завсегда нарядный, да рубаха чистая. Только вот если она подол-то сарафана подымет, тут-то и видно, что ни шиша она не баба, а как есть нечисть болотная! Ибо ноги у нее пониже колена переходят в утячьи лапки, красные, с перепонками.

Ввалилась Марыська в калитку задом, только по сарафану да по особой, не как у местных, кике Катерина ее и узнала. Ну еще по заду широкому, такой зад сельским бабам чтоб наесть, год безделья надо.

Марыська кого-то упорно тащила во двор, что-то выговаривая.

Великая Макошь да пресвятые угодники! Катерина уронила руки вдоль передника.

Это ж Любава с ней! Да в виде каком! Мокрая, простоволосая, в сарафане поверх мокрой рубахи напяленном, и в тине речной вся.

— Да-а-а что-о-о ж это такое де-е-елается!.. — начала голосить Катерина, но была быстро одернута Толстой Марыськой:

— Что голосишь? Хочешь, чтоб всё село прознало? Мало того, что Варвара, Фролова женка, видала нас, так еще ты своими воплями всем поведай, что дочь твоя топиться бегала. Дура.

Катерина захлопнула рот и вытаращила глаза.

— Как так? Топиться? Почто? Ах, если Варвара видала, то точно всё село прознает.

— Может, и не прознает. Я ей сказала, что типун на язык посажу, ежели сплетничать о девке… хм… будет.

— Ах, Люба-а-авушка! Да чего ж ты, дитятко?! А… а чего ж это, Марыся, ты так хмыкаешь, когда о ейном девичестве говоришь? Люба? Любка?!

— Что «Любка»? — Любава отерла мокрым рукавом ил с лица. — Всё равно утоплюсь!

— Щ-щаз-з-з! Только тебя мне в реке и не хватало! — притопнула утиной ножкой Марыся.

— Значит, в бане угорю! — упрямо выкрикнула Любава.

В бане подскочил банник, ударяясь кудрявой макушкой в верхний полог, с грохотом посыпались на пол шайки.

— Да! Вот баннику это в радость будет! Да он тебя теперь и в мыльню не пустит, сердешный!

«В корень зришь, Марысенька, в корень! — Банник аккуратно расставлял по местам шайки. — Вот оно мне надоть тут? Душу неупокоенную иметь? А то и две? Надо до овинника добежать, пока они там скандалом заняты, да предупредить, что у нас тут дура убийственная завелась, как бы к нему вешаться не отправилась, путь настороже будет».

Маленький кудрявый мужичок в войлочной шапке да в белом исподнем осторожно выглянул во двор.

— Доченька! Да что ж такое-то! — опять в голос тем временем взвыла Катерина.

— А ну! Цыть вы! А ты, недоутопница лядова, марш домой! — Речная хозяйка хлестко шлепнула Любаву пониже спины. — Лучше вон самовар поставь да медку достань!

— И то дело, — опомнилась Катерина, все-таки гостья. Да не простая. И, судя по всему, Марыся только что ее дочери не дала утопиться.

Что и почему — это успеется выяснить, а гостью уважить нужно.

Глава шестая

— А-а-а-ах! Пресвятая Богородица, благословенная Макошь… Все святые угодники! Больно-то как!

Варвара, время от времени выгибаясь дугой, лежала на спине на лавке в жарко натопленной бане, крепко уперев ноги в верхний полог.

Варвара рожала. Рядом хлопотала мать. В уголочке за печкой, мелко трясясь, притаился банник, ох, лишенько…

Ребеночек на свет не торопился, и совершенно напрасно, силы у женщины на исходе были.

Вокруг бани с причитаниями суетливо бегал муж, Фрол Чума:

— Может, чем помочь? Мать! Что она там? Почему ты молчишь? Почему она кричит? Воды принести?

Мать Варвары была высокая сухопарая старуха, которую в деревне прозвали Куть, начисто забыв крещеное имя Захария. Да по имени ее и не называл никто, хотя побаивались и даже говорили, что Куть черт-те с кем знается, ибо ведет хозяйство справное, держит двух коров, овечек, и всё одна… В ее-то годы!

Куть промолчала, а вот Варвара, услыхав, разразилась в адрес мужа неприличной бранью:

— Да что ты там сикатишь, аки петух с башкой отрубленной! Что ты, отрясина, в бабьи дела лезешь?! А-а-а-ах! Не ляд тебе в бабьи дела лезть, корову подои! Корова с утра не доена! А-а-а-а! Мама! Скажите ему, пусть воды принесет да утопится к бесам! Всё! Не дам ему боле!!! В жизни не дам!!! А-а-ах! Пусть хоть мхом там всё зарастет!!!

— Тятя!.. — Младшая Оленка, пять годков только сравнялось, дергала Фрола за рукав. — Тя-а-ать, а чего мамка тебе не даст? Медку? Аль молочка? Да я тебе принесу, тять, я знаю, где она медок прячет…

— А?.. Где?.. Где медок? — Фрол, плохо соображая, вылупился на свою любимицу как баран на новые ворота.

— В подполе, за кадушкой, — ответил бесхитростный ребенок.