Пощады нет

Они крепко пожали друг другу руки. В тот же день Карл узнал от адвоката местожительство Юлии и детей. Он испугался, узнав, как близко они живут. Ошеломленный, сидел он у себя на фабрике. Как-то в воскресенье он, не выдержав, поехал в предместье, где жила Юлия. У него ушел почти весь день на то, чтобы увидеть их. Только во вторую половину дня, — он спрятался за кусты, — показалась со стороны своего домика на узкой лесной просеке она вместе с детьми. Дети, весело крича, бежали впереди, мальчик гнал обруч. Юлия, без шляпы, в легком белом платье, шла быстрым шагом, поспевая за ними. Загар, который был на ней, когда она приехала с юга, сошел, она опять посветлела, но вид у нее был здоровый, и ступала она твердо. В какие-нибудь две минуты они прошли мимо Карла и исчезли из виду. «Боже мой, до чего я дошел!» — без слов думал он. Он был ослеплен. Через некоторое время послышались медленные тяжелые шаги, Карл не хотел смотреть в ту сторону, — это, наверное он, — но все же взглянул и увидел его уже только в профиль и спину; он проводил его глазами до поворота. Это спокойные жизнерадостные люди. Карл подождал еще несколько минут, вышел кустарника и направился прямо к вокзалу.

Ах, несчастная это была мысль — навестить Юлию. Не менее тяжела была процедура в конторе у адвоката, которая вскоре началась. И вот Карл, после долгих колебаний, выдержав натиск родных, умолявших его не являться — какие могли быть переговоры между ним и Юлией? — сидит против Юлии. Она пришла одна. Он посмотрел на нее. Это была его жена, воплощение всей счастливой поры его жизни — подъема на фабрике, размеренного, серьезного, строгого быта. Жизнь эта кончилась. Юлия испугалась, взглянув на него. Он похудел, выглядел каким-то вялым. Он не противился ее пожеланиям. Она думала, удивленная и встревоженная: его все-таки очень потрясло, я никогда не думала, что он будет так потрясен. Возможно ли? Она хотела детей оставить у себя с тем, чтобы несколько недель в году они жили у него. Адвокат был вне себя. Но Карл тихо улыбнулся.

— Что мне делать с ребятами? Ведь я смогу их видеть, когда захочу.

— А если вы женитесь?

Карл лишь коротко рассмеялся. Но адвокат все же по мотивам, которые, как он сказал, неудобно обсуждать втроем (он хотел переубедить Карла), оставил незакрепленным пункт о детях до следующей встречи. И Карл и Юлия, чтобы еще раз повидаться, согласились с этим. В качестве повода, после быстрого разрешения денежного вопроса, — Юлия заранее отказалась от какого бы то ни было содержания, — решили остановиться на взаимном отчуждении супругов. Но адвокат предложил отложить закрепление и этого пункта до следующего раза, так как вопрос вины кого-нибудь из супругов неотделим от вопроса о детях.

Перед вторым совещанием с адвокатом — все его попытки уговорить Карла кончились ничем, Хозе всю эту неделю не мог понять, что делается с Юлией — Карл и Юлия разговаривали наедине в столовой у адвоката. Карл уже вынес себе приговор, он расстался с Юлией, над этим поставлен был крест. Ей ужасно больно было видеть его измученное лицо, — что она с ним сделала! Она спросила его, — ведь переговоры их так мирно протекали, — не хочет ли он поговорить с ней?

— Ты нездоров, Карл?

Он чуть не рассмеялся: она спрашивает меня о здоровье. Он старательно всматривался в ее лицо, ища чего-то, — это была его жена, он называл ее «Юлия» (дом, семья за столом, «инспекционный обход»), но рядом с ней существовала другая могучая Юлия, они были несовместимы.

— Что с тобой, Карл? — допытывалась она.

Они попрощались с удивленным адвокатом, обещая через час вернуться («век живи, век учись»), и уселись в пустом ресторане, забравшись в самый отдаленный угол. Он спокойно последовал за ней. Сначала они молчали (у нас был общий, прекрасный дом), потом он поднял голову и спросил, как ей живется. Услышав «хорошо», он оживился, что-то шевельнулось в его душе. Хрупкая, рыжеволосая женщина, подперев рукой подбородок, лишь медленно осознавала, как он переменился. Это был не тот Карл, которого ока знала. Это не комендант крепости, в которой она была заключена. Он, повидимому, не следит больше за своей внешностью, на нем был безобразный незнакомый ей галстук, — какая безвкусица, воротничок какой-то странной формы, — что за вкус!

И весь он как-то опустился. Она была поражена, изумлена. Что это: смирение, покорность, что, что? С ним можно говорить, его можно расспрашивать, он не замыкается.

— Что ты делаешь по вечерам, Карл?

Он ответил:

— Слоняюсь без цели.

— Где? По комнатам? По всем?

— Нет, в твою я не вхожу.

— А что ты делаешь там? Ты и в самом деле один? (Ему можно задать любой вопрос.)

— Там? Один, да. Хожу из комнаты в комнату. И сражаюсь. Я все одолеваю.

Она откинулась на спинку стула. Он сошел с ума.

— Ты один ходишь по комнатам? А горничная?

— Она на кухне. Я теперь все могу вынести. Раньше было страшно тяжело. Я всех осиливаю. И тебя тоже, и его.

— Кого?

— С кем ты живешь.

Она опустила голову, кровь ударила ей в лицо, — как это его потрясло, но я ничего не пони-маю.