Пощечина общественному вкусу

Далеко на острове, где русской державе
Вновь угрожал урок или ущерб,
Стал появляться призрак межавый,
Стаи пугая робких нерп.
Они устремлялись с плачем прочь,
Белое пятно имея наездником.
Меж тем как сверху слепо ночь
Им освещала путь отзвездником.

  Синеокая дочь молокан,
  Зорко красные губки,
  «Ишь, какой великан»!
  Молвив, пошла, поплыла в душегубке.
  Вон ладья и другая:
  Японцы и Русь.
  Знаменье битвы: грозя и ругая,
  Они подымают боя брус.

Тогда легли друг к другу лодки,
Пушки блестели как лучины.
Им не был страшен голод глотки
Бездной развернутой пучины.

  Рев волн был дальше, глуше
  Ревели, летели над морем олуши,
  Грузно освещая темь и белые,
  Как бы вопрошая: вы здесь, что делая?

Тюлени взглядывали глазами мужа,
Отца многочисленного семейства.
И голос волн был уже, туже
Точно застывали в священнодействии
Зеленое море как нива ракит
Когда закат и сиз и сив.
Из моря плюется к небу кит
Без смысла темен и красив.
Тогда суровые и гордые глаза
Узнали близко призрак смерти,
Когда увидали победы что лоза
В руках японцев и ею вертят.
С коротким упорным смешком
«Возвратись, к черноземному берегу чали
Хочешь-ли море перейти пешком?»
Японцы русскому кричали.
И воины, казалось, шли ко дну.
Смерть принесла с собой духи «смородина».
Но они помнили ее одну.
Далекую русскую родину!

  По прежнему ветров пищали,
  В прах обращая громадные глыбы.
  Киты отдаленно пищали
  И пролетали летучие рыбы.
  Они походили на старушек,
  Завязанных глухим платком
  У которых новый выстрел из пушек,
  Заставит плакать по ком?

Но в этот миг сорвался, как ядро,
Стоявший ка брегу пустынном всадник.
И вот худое как ведро
Пошел ко дну морей посадник.

  И русским выпал чести жребий
  На дно морское шли японцы.
  «Иди, иди» звал голос рыбий.
  Склонялось низко к морю солнце.
  Последний выстрел смерти взором
  На небе сумрачном блеснул
  И кто на волнах был сором
  Пошел ко дну, уснул
  И воины, умирая, трепетали.
  Они покорно принимали жизни беды (заложники)
  Но они знали, что они тали
  Грядущей русского победы.
  И всадник, кверху взмыл, исчез
  Его прочерчен путь к закату
  Когда текло, струясь, с небес
  На море вечернее злато

Меж тем на
Перед изваяньем — создатель
Когда на отдых шел росам, иней
Молниепутной окруженный цкой,
. . . . . . . . . . . . . . .
По прежнему блистал как зеркало валун
В себе отразив и страхование от кражи
И взоры неги серебряные лун.
Но памятник был пуст
На нем в тот миг  стоял никто.
И голос вещий вылетел из уст:
Здесь дело с нечистью свито!
Когда из облаков вдруг тяжко пал,
Копытами ударив звонко в камень,
Тот кто в могиле синей закопал
Того, грозившего руками.

  И ропот объял негодующе народ
  И памятник вели в участок
  Но он не раскрыл свой гордый рот
  И в лике скачущего застыл
  И оттираясь жирно, в сале
  Ему в участке предписали
  На площадь оную вернуться
  И пребывать на ней и впредь без гривы, дела, куцо.
  От конного отобрали медежа расписку,
  Отмеченную такой-то частью,
  И конь по прежнему склоняет низко
  Главу, зияющую пастью.

По прежнему вздымает медь
Памятник зеркальный и блестящий
Ружье не перестает в руках иметь
. . . . . . . . . . . . . . .
Толпа беседует игриво
Взором слабеющим взирает часовой на них
И кто, нибудь подсмеиваясь над гривой,
Советует позвать портних.
И пленному на площади вновь тесно и узко.
Толпа шевелится как зверя мех,
Беседуют по французски
Раздается острый смех.