Поскрёбыши

В консерваторском доме и впрямь хорошая звукоизоляция. Тихо, будто все соседи вымерли в капризную, переменчивую московскую зиму. Вечер, снежный и нежный, лег на переулок всем своим сумраком. Маринки как всегда нет – она не предупреждает, когда вернется. Ни с работы, ни из тусовок, ни из поездок. Никита играет для Петруши: тот любит слушать. Шустрики на кухне стряпают ужин. Пахнет жареной картошкой. Маринка хозяйством не занимается. Думает – это Никита так хорошо готовит и убирается. Пусть думает. Иногда приезжает Сашенька – худощавая немногословная европеянка. Приехав, живет на Песчаной. Свен сделал большие успехи в балетном своем ремесле. Саша гордится им и забывает гордиться Никитою. Никита – затворник. Он ничего не ждет и не просит. А надо ведь еще хвалиться Петрушей. Но на Петрушу Сашеньки уже не хватает. Знай она, чей это сын, небось бы от гордости лопнула. И хорошо, что не знает. И мне знать не надо, а то проговариваюсь постоянно. Они так счастливы семейным счастьем – Никита, Петруша, Лариса, Иван Антоныч. Темносерый аки пасмурный день черт Шортик старается гладит Петрушины шортики. Шельмец бесшумно моет посуду за поваром Шустриком. Музыка нравится бесам: Никита их вкус воспитал. Столько лет слышат – привыкли небось. Управили все дела, посылают во Мценск СМСку: Живы, здоровы, целуем. Никита и Петр.

Ларисин мобильник тихонько пискнул: СМСка пришла. Лариса ищет очки – черт Торопыго ей их торопливо сует прямо в руки. Прочла, дала прочесть Иван Антонычу – тот мобильника не освоил. Трое чертей с острым зреньем читают из-за его спины. Ни одного огонька не видать в окнах бедненьких летних дачек. По такому снегу, как в эту зиму, впору ездить не на мотоцикле, а гужевым транспортом или на мотосанях. Мотоцикл у Олега во Мценске. Черти лётают в пригородный продуктовый по воздуху, опустив капюшон на глаза. Они же пилят в лесу осины, колют их на дрова, носят поленья в дом, топят печь – вспоминают ад.

К раскрутке Никиты Маринка потеряла интерес тогда же, когда и к нему самому. А что, он не подсуетится, а я должна… Забыв о парижской консерватории, нашла работу в рекламном агентстве. Должность вполне на уровне ее внешности. Смело спихнула житейские заботы о СВОЕМ сыне на Никиту. То есть на бесей, видеть которых была лишена удовольствия. Сердясь на Свена, образованьем сына всё ж занималась - вполсилы. Этого хватало, благо сил ей отпустили навалом. Никита сохранил консерваторское преподаванье. Об известности не пекся, подсев на сам процесс творчества. Может, и неверно, но весьма распространено. Хлеб насущный есть, удача же даром в руки не дается. Руки у него, хорошего пианиста, не дырявые – всё равно за так нейдет. Перенесем свои упованья на следующее поколенье. Вот подрастет Петруша… И Петруша лепил нервные Никитины руки, уже интуитивно понимая, что такое руки музыканта, скульптора, и звонаря, и детдомовской няньки. Спасибо Маринке. Без нее Никита с Петром не нашли бы в мире друг друга. Живы, здоровы. Целуем своих мценских.

Нельзя сказать, чтоб Иван Антоныч не думал о переходе в жизнь вечную. При церкви служа поневоле задумаешься. Квартира его мценская считай ушла, Ларисину забрал Олег. Теплую же дачу Иван Антоныч завещал Никите. И Ларису побудил ее холодную отписать на него же. Эти владенья с уничтоженной межой – Никитина связь с Россией. Экс-звонарь, конечно, таких громких слов не говорил, но Лариса поняла, о чем речь. Сделала, как муж велел. Старик уж готовился помереть, но черти любовно ходили за ним, и смерть, ворча, согласилась подождать.