Поскрёбыши

Медленно проворачивается над нами бледнеющее небо. Оно много не требует от старого усталого Олега. Бегал от бога и вот – добегался. При первой вечерней звезде заснул на веранде в кресле и не проснулся. Отец Феодор его и отпевал. Хотя уж давно отпетый человек был Олег. Встал непустой непростой вопрос. Покуда жив был Олег. вроде бы он был и звонарь. А теперь кто? Огрызко? Записали Никиту. Девять месяцев в году его нет – ништяк. Никого это не касается, никого не кусается. И вообще он человек свободной профессии. Ком-по-зи-тор. Где хочет, там и живет. Свиридов курский, Никита мценский. И точка. Звоните. Огрызко с Оглоедом. Живите на зимней даче, топите печку. Больше некому. Так-таки и некому? Ларисин воспитанник, сирота-бобыль Игорь сам с чертями поселился. Он как будто и дружка звонаря. Ездит с бесями на мотоцикле, замещает Никиту в отсутствие его (едва ли не круглогодичное). Игорю шестьдесят, молодой еще. Не стану его хоронить, не надейтесь. Скорей сама помру. Ай мне податься во Мценск? моя всё же орловщина.

Куда пошла душа Олега? Все наши восемь чертей мелкие бесы, нечего и спрашивать. Сменивший нелюбимого мною недолго продержавшегося отца Феодора новый священник отец Михаил насчет места пребывания Олеговой души придерживается обнадеживающего мнения. Милость господня неисповедима. Олег на колокольне проболтался порядочное время. Сверху и снизу его подпирали люди безгрешные, чуть что не святые: Лариса, обо всех сиротах печальница; Иван Антоныч, господу богу звонарь, Никита, не от мира сего бессеребреник; отрок Петр, ваятель оживших птичек, что не жнут и не сеют. Ну. и черти. Без них не обходится. В аду Олегу делать нечего: довольно он ИХ повидал. На доске примерных выпускников орловской семинарии имя Олега не значится. Жизнь прожил в бесовских тенетах, не увяз – и то ладно. На мценском кладбище подле Ларисы хорошо лежать – земля как пух. Опеки у чертей со смертью Олега здорово поубавилось, и они наконец смогли сконцентрироваться на продвижении Никиты. Давно пора. Он даже получил престижную международную премию. Маринка искренне удивилась- как это без ее радения содеялось.

У Никиты нет учеников, последователей – сподвижников на музыкальном поприще. Бог послал ему Петрушу. Пластика Петрушиных скульптур донельзя музыкальна. Петруша сейчас болтается в аспирантуре строгановки, полностью повторяя судьбу Никиты. До восемнадцати лет продержат, потом уж сам с усам. Свен в балете тоже пластичен – так считают Никита с Петром. Свен не знает об их визитах на его спектакли и об их оценках. Петр Никите родня через Сашеньку: она мать Никиты и бабушка Петра. Невнимательна к ним обоим. Зациклена на Свене (то есть на Нильсе). Остывает с годами. Не та Сашенька, что рыдала над упавшей с балкона кошкой. Не та, что судорожно цеплялась за Олега, тогда единственного близко знакомого ей мужчину. Правда, на любовную иглу она подсела и в браке с Нильсом, но теперь зависимость протекает ровно. Расставшись с Россией, Саша утратила черты тургеневской девушки, что были в ней так ярко выражены. Черти до ее отъезда вообще избегали к ней приближаться. Только в Швеции, только Огрызко с Оглоедом и только по делу. Иное дело Марина. Девочке со сложно заплетенными косичками во Франции чтоб отвердеть понадобились считанные часы. Вернулась блестящая и острая, что твой закаленный клинок. Вонзилась Никите в сердце, которое будучи подростком щадила. Лариса до последних дней берегла легко ранимую Никитину душу. За то Лариса и в раю. А воспитанника ее Игоря Огрызко с Оглоедом так обучили звонить, любо-дорого. Небось, на небесах слыхать.

,Дорастили Петрушу в аспирантуре строгановки до восемнадцати. Черти старались, скачивали ему из интернета разные искусствоведческие бредни. Но парень защищаться явно не хотел. Красивый, здоровый, он отпочковался от Никиты и так дерзко шагнул в самостоятельную жизнь – аж брюки трещали в ходу. Четверо примерно ровесников – трое парней, считая Петра, и одна девушка – сняли квартиру с мастерской купно. Нашли такое. Зарабатывали ювелирным делом, и неплохо. Откопали из-под Ларисина дома заветный чугунок. У чьей-то бабушки выпросили дореволюционные серебряные ложки. Черти повздыхали, но перчить не посмели, а переселились в мастерскую. Ночевали на деревянных козлах, подстеливши козьи шкуры, козлом и пахшие. В свободное от ювелирных занятий время великолепная четверка отдавалась смелой современной скульптуре – образованный Петр был у них гуру. Расстановка любовных связей внутри этого неравностороннего четырехугольника от посторонних глаз тщательно скрывалась – а черти молчок. Всяк сверчок знай свой шесток. Четверо смелых завели на всех одно авто. Летом везли на багажнике во Мценск какую-нибудь неоконченную орясину. Доделывали на даче, там и водружали. Придуривались по полной.