Послания

Молоток судьи, покрытый истёршимся каучуком,
декабрьский свет
из окна запылённого, мантия, попахивающая нафталином
или спёкшимся электричеством, твёрдое «да» и сухое «нет».
Если полынь горька, то и смерть крепка,
и в величьи своём былинном
народовольческие удальцы (коим я бы годился в отцы),
посмотри,
сколь картинно бледнеют – голубоглазые,
но чахоточные страдальцы.
Я откажусь от защитника, налью воды из графина,
покрытого изнутри
полупрозрачным, неаппетитным слоем углекислого кальция
(в просторечии – мела, а может быть, накипи),
попрошу перерыв
объявить. Досужие суфражистки разочарованно
разойдутся, заговорив
о давлении на подсудимого, о свинцовых мерзостях.
Право, не та
им мерещилась процедура, не такие присутственные места —
их сумел бы оценить мой тщедушный Франц,
но он не родился еще, ни отца, ни мать
не возненавидел, не лечил в санатории слабых лёгких,
и сочинять
письма (надо сказать, зануднейшие) Фелице, Грете, Милене
не начинал. (Сам я – корреспондент дурной,
не от высокомерия, а от лени —
ибо истлевает бумага, выцветают чернила,
и булыжнику выговаривает праща.)
Впрочем, он спал всегда при открытом окне,
и не носил ни плаща,
ни пальто, не курил папирос и не ел скоромного
даже в самые сильные холода.
И без всяких просьб перерыв в заседании, господа,
потому что и члены суда,
и присяжные, что отбирались по жребию,
похищенные от жены,
работодателя и детей, несомненно, подавлены,
выжаты, утомлены.

«Сумерки жизни пахнут ванилью, перцем, корицей…»