Птичий рынок, январь, слабый щебет щеглови синиц в звукозаписи, такпродолжается детская песня без слов,так с профессором дружит простак,так в морозы той жизни твердела земля,так ты царствовал там, а не здесь,где подсолнух трещит и хрустит конопля,образуя опасную смесь.Ты ведь тоже смирился, и сердцем обмяк,и усвоил, что выхода нет.Года два на земле проживает хомяк,пёс – пятнадцать, ворона – сто лет.Не продлишь, не залечишь, лишь в гугле найдёшьвсякой твари отмеренный век.Лишь Державин бессмертен, и Лермонтов тож,и Бетховен, глухой человек.Это – сутолока, это – слепые глазатрёх щенят, несомненно, иноймир, счастливый кустарною клеткою, затонкой проволокою стальной.Рвётся бурая плёнка, крошится винил,обрывается пьяный баян, —и отправить письмо – словно каплю чернилуронить в мировой океан.
«Любовь моя, мороз под кожей!..»
Любовь моя, мороз под кожей!Стакан, ристалище, строка.Сны предрассветные похожина молодые облака.Там, уподобившийся Ноюи сокрушаясь о родном,врач-инженер с живой женоюплывут в ковчеге ледяном,там, тая с каждою минутой,летит насупленный пиит,осиротевший, необутыйна землю смутную глядит —лишь аэронавт в лихой корзине,в восторге возглашает «ах!»и носит туфли на резинена нелетающих ногах,и все, кто раньше были дети,взмывают, как воздушный шар,как всякий, кто на этом светенебесным холодом дышал.
Ночь. Зима занавесила, стёрла трафаретное «Выхода нет»,где мое трудоёмкое горло излучало сиреневый свет.Человече, искатель удачи! Мы по-прежнему йодом и льдомлечим ссадины; прячась и плача, драгоценные камни крадёмдруг у друга; любимых хороним, да и сами,живой чернозём,норки узкие жвалами роем, изумрудные кольца грызём.Спи, прелестница, плавай под ивой.Я не рыцарь на чёрном коне.Снежный ветер – архивный, ревнивый —кружит сонную голову мнеи свистит, подбивая итоги, призывая мгновение: «стой!»,чтобы я, утомленный с дороги,бросил камешек свой золотойу порога, вздохнув: далеко ты затерялся —песчинкой в пыли,тусклой бусинкой из терракоты,обожжённой могильной земли.