Послания

Экран, и вокзал, и облава,
кровавое небо дрожит,
и ворон над полем, где правый
в обнимку с виновным лежит.
Комар? Или дальние трубы?
Какой это, Господи, год?
В дверях деревенского клуба
нетрезвый толпится народ.

Откуда мерещится это,
впотьмах отнимается речь?
Очнуться. Достать сигареты.
Картонную спичку зажечь.
Хлебнуть из бутылки – какая
несладкая, Боже, лоза!
Опять, суетясь и вздыхая,
насильно закроешь глаза —

и снова лежишь у вокзала,
в разбитое спрыгнув окно…
Давно ли мне жизнь обещала
другое, другое кино?
Сержант, я даю тебе слово,
сержант, безо всякой вины
мне сыплется в горло полова,
солома гражданской войны…

И снова по площади грянет
убийственный черный металл,
одних испугает и ранит,
уложит других наповал —
и всё это сердцу не любо,
бежит, узнавая беду
в дверях деревенского клуба
и в зале, в четвёртом ряду…

Очнись же – созвездий в проёме
оконном – на тысячу лет,
и выпивка сыщется в доме,
креплёный российский букет,
но бьётся старинная лента,
и снова, безумен и чист,
к чугунным ногам монумента
слетает осиновый лист…

«Развал переулков булыжных…»

Развал переулков булыжных,
арбузы да запах борща,
где чаще всего передвижник,
сюжет социальный ища…
Он знает – здесь травятся газом,
зелёное глушат вино,
и вот – наблюдательным глазом
в подвальное смотрит окно.
Этюд – папиросный окурок
в бутылке. Учитель-еврей,
прищурившись, слушает хмурых
отцов и глухих матерей.
И замысел – трое с поллитрой
в подъезде, с намёком на вред
правительства, с бедной палитрой,
где цвета лазурного нет…

Работай – я спорить не буду,
под медленный шелест дождя
с авоськой порожней посуды
в запущенный дворик входя.
С весны ещё пахнет сиренью,
и с юности – горькой листвой.
Осеннее сердцебиенье
водою бежит неживой.

Что мёртвые – Третьему Риму!
Глаза им клюют соловьи.
Соседи за пьяного примут,
оставят лежать у скамьи.
Шумит, багровея, рябина.
Архангел играет с трубой.
И смотрит упавшему в спину
тюремный клочок голубой…

«Виноватые ищут полёта…»

Виноватые ищут полёта,
кистепёрую мучают речь.
А у ветра простая забота —
раздувать, перетряхивать, жечь.
Повторит позабытое имя —
и опять, без воды и огня,
небесами бежит дорогими,
безработные тучи гоня.

Я и сам ни о ком не тоскую,
и давно уже хочется мне
записаться на службу простую,
скажем, месяцем в зимнем окне.
Не болтать и не плакать по дому,
одиночество честно терпеть
да под утро ребёнку больному
колыбельную песенку петь…

«Не убий, учили, не спи, не лги…»