"Лотан, - молчала я, - разве ты не видишь, что мои зрачки наполнены твоим отражённым светом? Только твоим, но сейчас позволь мне остаться в этой комнате одной – мне мучительно продолжать оставаться с тем грузом, который я испытываю на себе после ночной беседы с покойником о мировом хаосе. Мой университетский профессор Иосиф Котляр постоянно напоминает о том, что вместе с приобретением новых знаний, мы в ещё большей мере обнаруживаем масштабы наших незнаний. Не означает ли это, что человеку страшно знать равно, как и не знать, что свойство мозга – желать
Мой мозг заклинило, набившись скомканными мыслями.
Слова на губах застыли.
Лишившись слов, я подумала об Ирландии, где в замке Бларни туристы прикасаются губами к
- Почему ты молчишь? - настороженно спросил Лотан, когда после завтрака мы вернулись в гостиничную комнату.
Мои щёки и шея горели.
Сердце колотилось.
Непроизнесённые слова повисли в воздухе.
Я продолжала заглядывать в себя.
- Не молчи! - просил Лотан.
- Ладно –
я рассказала о моей ночной встрече с Гансом Корном.
- Но ведь это всего лишь сон…
- Мне надо побыть одной, - сказала я и, достав из походной сумки газетные листы "Маарива", протянула их Лотану.
Лотан заглянул в мои глаза.
- Не понимаю, во что ты ввязалась, - приглушив голос, проговорил Лотан и толкнул дверь.
Теперь –
смыкается день. Свет ёжится и, исказившись, износившись, поддавшись напору вечера, покидает границы дня.
Я в комнате одна – никто не помешает мне вновь уснуть и продолжить беседу с Гансом Корном. Я должна понять… Я буду честно силиться понять…
Не спится.
Брожу по комнате.
Тишина –
унылая,
безответная.
Гляжу на плотно прикрытую дверь, и, словно заклиная, бормочу: " Лотан, прости – не сумела найти нужных слов…"
Тоскливо.
Грустно.
Недавно сообщили, что учёные из Левенского университета в Бельгии установили, будто чувство грусти длится в 240 раз дольше, чем многие другие эмоции.
Отворачиваюсь от двери.
Слышу осуждающий голос Ганса Корна: "Живёте не так, ведёте себя не так".
И вновь тишина –
искушающая,
чуть лукавая.
Думаю: "Неужели людям следует умереть, чтобы родиться другими?"
Перед глазами всплывает картина вчерашнего вечера.
В голове вертится сценарий –
Зыбкий, вечерний свет накрывает собою опустевшее кресло, стены, кровать и, смешавшись с дневным светом, вызывает во мне смутную тревогу.
"Вернись в
Не спится. Мешает тишина –
смущающая,
раздражающая,
глухая,
тягостная.
Словно заблудившись в себе, замыкаюсь в мыслях –
изнуряющих,
упрямых,
неуживчивых,
тяжёлых.
Слова не идут…
"Усни!"
Слышу над собой нарочито громкий голос Ганса Корна: "Вы обманываете себя. Не пытайтесь! У нас не получилось. Не получится и у вас…"
Тишина –
горестная,
смятенная,
безответная,
На память приходят строки:
*Алла Липницкая.
Свет за окном сужается, сгущается, мрачнеет, но ещё удаётся различить –
оливковые деревья,
треугольные крыши домиков,
старую маслобойню,
ресторан,
библиотеку,
полёт преследуемых ветром сухих листьев.
Сквозь потолок гостиничной комнаты проникает: "Обмануть себя не получится и у вас".
"Может, - думаю, - в мире всё не настоящее: ни жизнь, ни смерть? Может, в мире вины не существует вовсе, и тогда никто ни в чём не виновен. Если в этом мире всё замешано на обмане, выходит –
ощущать себя – обман,
заглядывать в себя – обман,
пытаться изменить себя – обман.
Может, обман – тоже обман?
Непостижимо…
В голове пробегает мысль: "Вдруг я в чём-то виновата?"
Охранник Уди считает, что невиновными лишь рождаются. Потом –
судьба,
рок,
обстоятельства…
"Лотан!" - зову я.
…С появлением в книжной лавке Лотана, мои глаза, будто двери, распахнулись. "Входи!", - пригласили они.
Лотан вошёл…
С того дня я подолгу простаивала перед зеркалом. Я видела себя и не узнавала…
За вечерними стёклами небо, больше которого ничего не бывает. Мерцают огоньки самолета. Я не вздрагиваю. Не теперь…Самолёт – пассажирский.
Совсем недавно я вздрагивала, если в радиоприёмнике оповещали:
"Город Сдерот – воздушная тревога…
Город Беер-Шева – воздушная тревога…