После 1945. Латентность как источник настоящего

Запуск спутника произошел через год – без одного дня – после вторжения Красной армии в Чехословакию. Операция полностью успешная в военном отношении, но стоившая весьма дорого в смысле политическом и идеологическом – была направлена на слом движения национальной независимости, первая волна которого уже сместила просоветское правительство. Военный ответ со стороны западных союзников казался делом еще более бесспорным, чем даже в случае Карибского кризиса, разразившегося несколько лет спустя. Такая перспектива – возможно, с еще большей интенсивностью, чем была раньше и чем будет позже, – ввергла мир в знакомый ужас Третьей мировой войны с применением атомного оружия. В то время моей сестре было четыре месяца. И я помню, как моя мать говорила, качая ее на руках (тоном слегка искусственной серьезности), что не стоило приводить еще одного ребенка в мир, настолько неспособный обеспечить покой и безопасность.

Что касается других способов объяснения прошлого, то гегелевский и марксистский подходы, казалось, достигли самой низкой отметки популярности в 1950-е – между экзистенциализмом послевоенного периода и так называемой «Студенческой революцией» конца 1960-х. Исследователь романских литератур Вернер Краусс, бывший студент Эриха Ауэрбаха, приговоренный к смерти в Третьем рейхе, но переживший войну, решил в конце 1940-х переехать в социалистическую Восточную Германию. Позже в качестве автора научных работ (прежде всего по французскому Просвещению) и двух выдающихся романов он стал обладателем множества национальных наград. Но даже Краусс – в дневниковой записи, посвященной задумываемому им литературному проекту, – чувствовал себя вполне свободно, когда с иронией писал о марксистской философии истории, переворачивая ее с ног на голову:

Тема для романа: после конца света люди замечают, что вместо того, чтобы продолжать двигаться вперед, время неостановимо идет назад. И если старость теперь считается привилегированным периодом жизни, то молодость означает близость смерти. Медленное исчезновение цивилизации. Но кто же тогда будет сохранять память о «прежних наших целях»? Все выглядит хаотично[197].

Точнее, это была просто идея для романа – и, однако, это, кажется, передает, насколько «научные» предсказания неизбежного прогресса утратили бóльшую долю тех самоочевидности и авторитета, которые имели.

Уже в 1950-е годы Готфрид Бенн написал стихотворение, озаглавленное «Натюрморт», где с тихой иронией спокойствия и дистанции обратился к некогда популярным мотивам экзистенциального аффекта:

Время попало в глубокий штиль,
Эпоха вздыхает
Над разбитым кувшином,
Слишком поздно наносить удары –
Войди в клинч и отдышись, –
Гонг! – я дарю мир
Любому, кто обрадуется такому подарку[198]

.

«В облике времени появилось что-то натюрмортное» – это та самая «остановленность натуры», или «смерть натуры», которую мы наблюдаем на картинах, чей жанр так и называется «натюр морт», то есть «остановленная, неподвижная (мертвая) природа», представляющая предметы (например, «кувшин») детально и вне всякой утилитарной функции или скрытого драматического напряжения. Вещи просто явлены нам, на тот случай, если кто-то из нас захочет получить от них удовольствие. Любая связь с ходом истории, все прогнозы на будущее потеряли значение – лишь иногда еще можно встретить «легкий клинч» или «захват». А так в основном все пришло к своему завершению.