После бури

– А ну пойди запой! Поди, поди! Выйди на улицу и запой!

– Что ж, я еще с ума не свихнулся.

– Тогда нечего и языком болтать.

– Ты свою злобу укроти, Фролыч, – ласково сказала Дарья. – Подальше спрячь. Время придет – выпустишь. Затем мы тебя и позвали… Ты человек настоящий, а по горячности губишь себя.

– Просто сказать “укроти”! Накипело тут…

– А ты думаешь, у нас не кипит? – грустно спросила она и тоже поставила рюмку.

– Вот что, друг, запомни! – спокойно и внушительно начал Матвей. – Не вышло у нас в прошлом году… Победа за царем осталась – это верно… А почему? Потому что долго раскачивались да раздумывали… Надо бы всем сразу… дружно. А в общем теперь умнее стали. Закалку мы получили хорошую В другой раз такой осечки не будет. В другой раз наша возьмет.

– В другой раз, – с горькой усмешкой повторил Фролыч. – Когда это будет-то?..

– Будет, – твердо сказал Матвей. – Ты слушай. Теперь надо снова силы собирать, а в одиночку, брат, воевать не годится. Дурость свою только показываешь. Кутырин только того и ждет, чтобы нас поодиночке выкорчевывать.

– А с Кутыриным у нас расчет впереди.

– Да ты что? Совсем соображать перестал? – сердито остановила его Дарья. – Плетет чего-то… Ты слушай. Он с тобой по поручению говорит.

– По поручению? – удивился Фролыч – Ну-у? Это другой коленкор, как говорится. Я ведь полагал, что вы просто так… от себя… Продолжай, друг…

– А что продолжать? Бунтовать, говорю, в одиночку не следует. Запомни. Общее наше дело, рабочее, подрываешь. Силы надо беречь…

– Молчать? – спросил Фролыч.

– Да, молчать. Пока самодержавие свирепствует… Ждать надо.

– Сидеть и ждать сложа руки? – перебил его Фролыч.

– Ни-ни… Не сложа руки. Силы будем собирать для новой битвы. Правду нашу народу понесем, но только с оглядкой… и без кулаков. С кулаками против винтовок не воюют. Без толку. Согласен ты?..

– Согласен, конечно… Вы на меня не обижайтесь. Накипело очень… Я ведь думал. Конец революции на веки вечные… С отчаяния…

– Вот! Давно бы так, – с удовлетворением проговорил Матвей и, переглянувшись с Дашей, кивнул головой. Через минуту торжественно и складно пели в три голоса, но так тихо, что даже Костя плохо разбирал слова.

“На бой кровавый,

Святой и правый,

Марш, марш вперед,

Рабочий народ!.”

9. СТРАХИ

Когда Георгий Сергеевич, проводив гостя, вернулся в кабинет, он застал у камина Сережу. В сильном смущении мальчик вертел в руках какой-то предмет, но отец, слишком занятый собой, своими мыслями, не обратил на это внимания.

– Сережа, не пора ли спать? Времени много, – машинально сказал он, усаживаясь в кресло.

Приход пристава взволновал его не на шутку.

“Зачем он явился? Почему именно сюда, в первый день рождества? Откуда он знал, что Зотов у меня?” – размышлял он, и, чем больше думал, тем тревожнее становилось у него на душе. Отдельные выражения, интонация голоса, бегающий по сторонам взгляд Кутырина, его приторно-вежливое обращение казались ему неспроста. Он видел во всем этом какой-то другой смысл и пытался его разгадать.

Плохо скрытое ироническое отношение Ивана Ивановича, по поводу прихода пристава и его страхов, не только не успокоило, но даже наоборот, раздражало Камышина. “Хорошо говорить, когда он просидел все эти годы где-то там, – подумал он, но спохватился. Было известно, что пятый и шестой год Орлов находился в Петербурге, а значит, в самой гуще событий. – Но почему он уклоняется говорить на политические темы? Или он беспартийный? Трудно поверить! Оставаться сейчас в стороне от политической борьбы, не иметь убеждений – это значит быть обывателем, мещанином”. Георгий Сергеевич уважал людей с убеждениями, независимо от того, какого толка они были, и презирал остальных. Он любил спорить, доказывать, убеждать и в такие минуты любовался собой, своим голосом, красноречием, манерой держаться. “В партии можно и не числиться, – продолжал он размышлять, – но иметь убеждения необходимо. Кстати, выбор большой. “Союз Русского народа”, “Союз Михаила Архангела”, – начал он перечислять в уме известные ему партии и при этом невольно загибал пальцы, – монархисты, Совет объединенного дворянства, октябристы, кадеты, эсеры, народные социалисты, анархисты и, наконец, партия социал-демократов”. Были еще какие-то мелкие партии, о которых упоминалось в газетах, но ни программы их, ни задач он не знал. Камышин взглянул на сжатые кулаки и усмехнулся. “Пожалуй, надо бы еще один палец. Социал-демократическая рабочая партия раскололась, и нет никакого сомнения, что объединить их больше не удастся. А значит, две самостоятельные партии…”

– Папа, что это такое? – прервал Сережа размышления отца и, подойдя к нему, протянул руку, на которой лежал продолговатый предмет.

Камышин мельком взглянул, схватил предмет и, сильно побледнев, с ужасом спросил:

– Где ты взял?

– Здесь. Нашел около камина.

– Не лги, негодный мальчишка! Сейчас же сознайся, – где ты взял?

– Папа, я же говорю правду! Ты ушел в прихожую с Иваном Ивановичем, а я пошел сюда и увидел… у камина лежит эта штучка. Это буквы, папа? Они печатают, да?