После долгих дней

– Я скоро вернусь, – сказал он, не оглядываясь. – Не будет Слова – не будет Хоседа. Какой милый город у тебя Энмешарр, право, загляденье, да и только…

Пришелец громко рассмеялся и просто вышел, как это сделал бы любой смертный, прошел через длинный коридор, спустился по лестнице к парадному выходу, пересек двор. Энмешарр видел через окно, выходящее на стилобат, как Нергал медленно исчезал, сливаясь с пестрой и шумной толпой горожан.

Несколько минут Энмешарр стоял в оцепенении, все происходящее казалось ему сном, чем-то, что происходит не с ним, а с совсем другим человеком. Ноги подкашивались, с потных ладоней стекал жир от недоеденного мяса, все тело сводила болезненная судорога. Очнувшись, жрец медленно, держась за стену, направился к выходу, тело его дрожало, ноги были как ватные, вместо крика из горла вырывался едва слышный скрежет. На зов энси сбежались слуги.

– Где Хосед? – спрашивал Энмешарр. – Где мой сын Хосед?

– Не знаем, господин.

– Где Хосед?! – кричал энси, в отчаянии протягивая руку к окну. – Найдите его! Сейчас же найдите его!

– Господин, – сказал один из вновь подошедших слуг. – Я видел, как ваш сын с дочерью тамкара Лу шли по направлению к горам.

– Когда ты видел?

– Еще вчера. Я возвращался с полей со свежим виноградом, а они шли в метрах пяти от меня. Шли к хребту Загрос, это точно, господин. Наверное, за травами собрались, дочь тамкара несла больничную корзину.

– О, горе мне… – прошептал Энмешарр. – О, горе мне…

Он вспомнил, что даже не попрощался с сыном, когда тот уходил вчера утром. Все было как всегда, обыденно, рутинно, слуги и советники, как это происходило каждый день, о чем-то просили, а Хосед мелькнул в дверном проеме и заскользил по лестнице вниз. Это был последний раз, понимал Энмешарр, самый последний раз, когда он видел своего сына. Он так и не успел полностью передать Хоседу те знания, которые были ему так необходимы. Ни слова, ни совета, ни наставления – Хосед ничего не услышит напоследок, Энмешарр обречен, да и все обречены. Нужно спасти хотя бы сына. Для богов люди лишь грязь, мусор, который они иногда сметают с земной поверхности, но кто-то остается, и сейчас суждено было остаться Хоседу.

Энмешарр отправил слуг, вернулся в столовую и стал ждать – через несколько часов должен был появиться посланник из Башни Магов. Время тянулось медленно, за дверью, ведущей на стилобат, безжалостно светило солнце, крики медейцев, словно переплетаясь в один раскаленный жгут, хлестали по нервам, точно по оскальпированному телу. Вся жизнь пролетала перед мысленным взором жреца, стена, сложенная из сырцовых плит, казалась огромным экраном, на котором скользили изображения давно ушедших из мира людей: Иштар медленно пересекала площадь, неся на голове глиняный кувшин, маленький Хосед играл с игрушечной лошадкой, привезенной из Ура, мать и отец Энмешарра сидели на каменной скамье и молча смотрели на энси своими большими черными глазами… Он всегда знал, что боги, которым он служил, с которыми постоянно общался, являясь посредником между ними и людьми, не пощадят никого, если посчитают, что людям, этим несовершенным тварям, созданным по подобию животного и аннунака, пора покинуть то или иное место, куда боги их поселили. Люди лишь рабы, среди них не может быть равных богам, как бы некоторым из людей ни хотелось думать иначе. Боги! Энмешарр вспоминал высокую тень Ана и его длинную красивую тогу, его тиару, расшитую ангелами, он помнил огненный взгляд Мардука, нежный голос Нинхурсаг, безумную ненависть Энлиля, доброту и хитрость Энки. Как они были близки к людям, и как далеко они были от них. Беспощадные боги, карающие слепо. Энмешарр знал, что и для кого искал Нергал в стенах зиккурата, понимал, что вечно там не могло находиться то, что не принадлежало людям. Он не мог понять одного – за что прольется столько крови и погибнет столько человеческих душ: кто поднимется в небо, кто просочится под землю, кто останется неприкаянно метаться между небом и землей.

– За что? – спрашивал энси. – За что?

Но никто не отвечал: на этот раз боги безмолвствовали, затаившись в своей недосягаемой дали.

16

Шел 2002 год. В Багдаде еще было относительно спокойно. Чувствовалась некоторая напряженность, по телевизору передавали тревожные новости, но жизнь текла обыкновенная, такая же, как везде. Женщины в ярких или темных атагах[50], а также в обычной европейской одежде[51] ходили за покупками на базар, дети играли в мяч на узких, запыленных песком и сухой глиной улицах, мужчины обменивались новостями, сидя в тени навесов и попивая теплый чай. В воздухе, долетая из кухонь, носились запахи жареных баклажанов, долмы, бирьяни[52] и турши[53], тишиба[54], пахло хумусом[55] и мухаммарой[56]. Обязательно кто-нибудь готовил на углях рыбу «масгуф» [57].