После Ельцина. "Веймарская" Россия

На первый - история отвечает в принципе утвердительно. Правда, республиканская Россия продержалась лишь девять месяцев, но из этого ничего не следует. В тайшоистской Японии или в веймарской Германии эпоха перехода продлилась до пятнадцати лет. На второй же вопрос у истории нет пока иного ответа, кроме отрицательного. Это чувствует и Баткин - на основании одного лишь горького опыта, без всяких исторических аналогий и метафор: “Можно ли полагаться на то, что политики, которым настолько недостает социального такта, вытянут нас из ямы? Поверить в это все труднее и труднее”31.

Кто спорит, с социальным тактом у нового политического класса России напряженно. Неловко, чтоб не сказать стыдно, было видеть бывших демократов, заселявших на второй день после переворота царские хоромы и сиятельные кабинеты. Самоубийственно дразнить народ в тяжелый для него час. Елена Боннер пыталась объяснить это на пальцах: “Как можно российским властям вселяться на Старую площадь? Представьте - однажды утром по радио прозвучит призыв: “Все на защиту Старой площади!” И кто на него откликнется?“32. Не поняли.

Но разве социальный такт - единственное, чего недостает новым правителям? Как насчет политического опыта? Будь у них такой опыт, разве позволили бы они “патриотам” перехватить в 92-м политическую инициативу, завоевать московскую улицу, до Августа безраздельно принадлежавшую демократам? И ведь даже не попытались понастоящему бороться за нее с “патриотами”, не осознали, что в стране идет психологическая война, а где война, нужна стратегия. Где их стратегия?

“Правительство русских националистов означает конец России”,— писал Леонид Радзиховский33. Но сумела ли новая власть объяснить это народу? К сожалению, с интеллектуальной подготовкой у нее тоже серьезные проблемы. Во всяком случае, до понимания, что в конечном счете судьба ее зависит не столько от успехов шоковой терапии, сколько от способности вернуть народу утраченную надежду, она не поднимается.

Не понимает эта новая власть и себя. Свою природу, соответствующую эпохе перехода. Свою действительную функцию в россий79

ской истории. Если прислушаться к истории, функция переходного режима вовсе не в том, чтобы “вытащить страну из ямы”. Для этого ему и вправду потребовался бы весь набор жизненно важных качеств, начиная от социального такта и кончая высшей политической школой. Но его реальное историческое предназначение скромнее. Оно лишь в том, чтобы продержаться, не уступить страну непримиримой оппозиции до момента, когда лебединая стая придет на помощь молодой российской демократии.

Но это, как мы уже знаем, другой сценарий - не веймарский, а, так сказать, боннский, т. е. образец благополучной демократической трансформации послевоенных Германии и Японии, таких же тоталитарных монстров, каким была до 1985-го Россия. Почему в 40-е они выиграли ту самую психологическую войну, которую вчистую проиграли в 20-е? Что изменилось за два десятилетия? Только одно: на этот раз стая не бросила гадких утят на произвол судьбы. Это она “вытащила из ямы” Германию и Японию, а вовсе не их слабые, расколотые и двуликие переходные элиты.

Новый российский политический класс имеет право этого не понимать. Он просто не обучен мыслить в таких категориях. Гораздо хуже, что не понимает этого и либеральная оппозиция, сосредоточившая в себе квинтэссенцию отечественного демократического интеллекта. А между тем и в веймарском сценарии, и особенно в его превращении в боннский ей отводится едва ли не решающая роль.

Российские либералы весь свой пыл отдают критике режима, изобличая его в предательстве идеалов Августа. Либеральная

риторика Но функция либеральной оппозиции не в том, чтобы воевать с гадким утенком. Не для того она необходима. Ее дело - счищать ту накипь, которая неизбежно обволакивает его, как обволакивает она всякий переходный режим. Он вовсе не объект морального негодования. Он - обыкновенный политический инструмент, которым, как показал, в частности, чеченский кризис, “партия войны” научилась пользоваться, а демократы нет. Такова фукция либеральной оппозиции, которую она не исполняет.

Не справляется она и с другой важнейшей своей задачей - противостоять изоляционизму. Достаточно беглого знакомства с ее идеями, чтоб убедиться — уже в 1992-1993 гг. заняла она ту же изоляционистскую позицию, что и режим, который ей полагалось просвещать в интересах демократической трансформации страны. Уже тогда она фактически санкционировала эту опасную тенденцию своим интеллектуальным авторитетом.

Это тем более непростительно потому, что перед глазами у нее был опыт российского бизнеса. Ведь каких-нибудь пять лет назад деловая элита России была не лучше знакома с хитросплетениями сов

80