После финала

Через два часа моя голова гудит от недосыпа и беспрерывных рыданий, которые прорываются даже тогда, когда мне кажется, что слез не осталось. Глотнув холодного кофе, я прижимаюсь к плечу мужа. Мы оба смотрим на экран ноутбука с научной статьей, которую он отыскал в интернете, но строчки расплываются у меня перед глазами. «При рецидивах выживаемость гораздо ниже (Р = 0,001; рис. 2А), но для пациентов, не подвергавшихся облучению, она довольно высока (Р = 0,001; рис. 2В)».

Макс выделяет фразу и, скопировав ее, отправляет в текстовый документ, в котором уже много похожих фраз. Но смысл их становится мне понятен только после многократного прочтения.

– Хочешь еще кофе?

В ответ Макс мычит что-то неопределенное, и я понимаю это как согласие. Я встаю и иду в кухню, пошатываясь, будто пьяная. С минуту я смотрю на кипящий чайник, не в силах вспомнить, что я здесь делаю, а потом наконец насыпаю в две чашки растворимый кофе, добавляя в свою молоко.

– Ты думаешь, доктор Халили согласится? – спрашиваю я, входя в гостиную с кофейными чашками в руках. – Онколог сказал, что лучевую терапию в таком возрасте не применяют.

Кофе из переполненных чашек выплескивается через край, и несколько капель попадает на ковер.

– Протонная терапия – это совсем другое. Протоны, разогнанные в ускорителе частиц, воздействуют на раковые клетки, не повреждая окружающие ткани.

Макс говорит уверенно, ссылаясь на многочисленные статьи, собранные им в его ноутбуке. Точно так же он может, просмотрев корпоративную брошюру за завтраком, еще до обеда подготовить презентацию нефтеочистительного завода. Я протягиваю ему кофе, и, прежде чем взять его, он смотрит на меня секунду, словно не понимая, что это.

– Пятилетняя выживаемость для пациентов до восемнадцати лет составляет семьдесят девять процентов, – говорит он, делая акцент на числе. Потом хмурится, и его пальцы снова начинают бегать по клавиатуре.

– Но ему нет даже трех, – тихо произношу я. – Какая выживаемость у пациентов младше трех лет?

Макс не отвечает. Его заметки заполнены обнадеживающими цифрами из интернета, который дает нам ответы на все вопросы. Дилан может прожить еще два или три года. Мы могли бы вместе отметить еще одно Рождество, еще дни рождения и другие праздники. Невольно в моей голове возникают картины из прошлого – Дилан бежит по берегу, прыгает на волнах, задувает свечки, – но реальность безжалостно возвращает меня в настоящее.

– Но у него поврежден мозг.

– Я сделал закладку вот на эту статью.

Макс щелкает ссылку и разворачивает экран, с которого мне криво улыбается девочка-подросток.

– У нее была та же операция, что и у Дилана, после которой она была парализована и не могла говорить. Но теперь ее речь восстанавливается, и девочка даже сумела пройти пять километров с посторонней помощью!

– А что, если этого не случится, Макс?

Стиснув зубы, он смотрит на меня ясным, прямым взглядом и после долгой паузы наконец произносит:

– Значит, у нас будет ребенок-инвалид. И мы будем благодарны судьбе за каждый день, проведенный с ним.

Он тянется к моей руке и сжимает ее, а затем возвращается к ноутбуку.

Мне вдруг становится холодно, и я, подобрав под себя ноги, сжимаю ладонями чашку с кофе. Я вспоминаю слова доктора Халили о том, что мой мальчик не сможет ходить, есть, справлять естественные нужды или просить о помощи. Взяв телефон, я нахожу сайт программы «Вырастить Би», которая скрашивала мне долгие часы по дороге в больницу, и нажимаю на кнопку «свяжитесь с нами».

Немного помедлив, я набираю:

«Вы не знаете меня, но мне нужна ваша помощь».

Глава 10

Макс

Дилан сосредоточенно всматривается в мяч. Он бежит и изо всех сил бьет по нему ногой, чуть не падая в своем стремлении попасть точно в цель. Я стою на коленях перед белыми пластиковыми воротами всего в пяти футах от него. Они такие маленькие, что, раскинув руки, я могу обхватить обе стойки. Трава все еще влажная после ночи.

Мы подарили Дилану ворота на его второй день рождения, и теперь он с первыми лучами солнца тянет меня поиграть. Последние две недели я работал в английском офисе, а следующая командировка не раньше чем через неделю, так что я могу проводить с сыном все свободное время. Он так быстро меняется, что после каждой поездки я возвращаюсь к совершенно другому ребенку.

Мяч останавливается перед воротами. Траву стригли всего несколько дней назад, но в это время года она растет очень быстро, и мяч застревает в маргаритках. Я падаю на мяч, незаметно подталкивая его в нужном направлении, и в притворной досаде хватаюсь за голову.

– Го! – кричит Дилан. Его вариант слова «гол» полюбился нам с Пипой настолько, что мы включили его в свой лексикон.

– Ну, как прошел матч? – спрашивает она, когда я возвращаюсь после мини-футбола.

– Неплохо. Счет был ничейный, но прямо перед свистком Джонно забил «го».

Дилан прыгает на меня, а я лежу на траве, глядя на силуэт своего сына, темнеющий на фоне утреннего неба.

– Хороший го, – говорю я ему. – Просто отличный!

Одежда на мне промокает от росы, а шея немеет и начинает болеть.

– Ну-ка, слезай, чемпион.