После финала

Я поднимаюсь, и он съезжает с моей груди со звуком, слишком громким для падения на траву…

С трудом разомкнув глаза и освобождаясь ото сна, я замечаю открытый ноутбук, лежащий на полу у моих ног. Газовый камин еще горит, но дневной свет уже струится между шторами, которые мы не потрудились закрыть. Воздух в комнате несвежий и жаркий. Пипа, словно кошка, свернулась на диване рядом со мной, подложив руки под голову. Я трогаю ее за плечо, и она что-то бормочет, не просыпаясь.

– Солнышко, уже десятый час.

Открыв глаза, она резко вскакивает.

– Что? О нет!

Встав на ноги, она чуть не падает, шатаясь от усталости и одеревенев от сна на диване.

– Ничего страшного.

– Но я всегда приезжаю в семь. Всегда!

– Все нормально.

– Нет, не нормально! – Пипа поворачивается ко мне. – Перестань меня успокаивать! У меня все по расписанию, и к семи я всегда в больнице. Каждый день. Каждый божий день… – Она заливается слезами, не успев закончить фразу. Я обнимаю ее, но она остается непреклонной.

– Может, тебе пойти принять душ, а я позвоню им и скажу…

– Я не хочу принимать душ. Я просто хочу быть с Диланом.

Она вырывается, и я уже жалею, что пытался ее подбодрить.

– Тогда пойду я. Я уже сутки не снимал одежду, и от меня несет, – говорю я, выходя из комнаты.

Пятнадцать минут спустя я уже чист и бодр. Я надеваю костюм без галстука. «Твои доспехи», смеялась Пипа, когда я укладывал чемодан перед командировкой. Она садилась на кровать, и я рассказывал ей, с кем я встречаюсь и что буду делать, а она выбирала для меня рубашки и говорила, что это похоже на сборы перед битвой.

– Женщины в таких случаях наносят макияж, – сказала она однажды. – Вот почему мы называем его боевой раскраской. За ней можно спрятаться, чтобы выглядеть сильнее, чем мы есть на самом деле.

Пипа ждет меня в холле. В руках у нее сумка, ее волосы сбились набок, и полукруглый залом тянется от уха к носу. Едва я успеваю спуститься и выйти из дома, как она уже заводит мотор. Зная, что я не собираюсь идти на работу, она наверняка удивляется, увидев меня в костюме, но не произносит ни слова.

Она раздраженно ведет машину, вцепившись в руль, и готова убить каждого, кто осмелится задержаться на перекрестке или замешкаться на дороге. Движение очень плотное, и, судя по напряженной позе Пипы, в этом тоже виноват я. У светофоров она дергает сцепление, отлично зная, что это выводит меня из себя, и чертыхается, когда мы не успеваем проехать на зеленый.

Мы не разговариваем, и я закрываю глаза.

Меня будит резкий толчок, когда машина тормозит у входа в больницу. Пипа с возмущением смотрит на меня.

– Не понимаю, как ты можешь спать… – бросает она, вылезая из машины.

– Наверное, я привык, – отвечаю я, вспоминая о разнице во времени, которая заставляет меня урывками спать в такси, когда я мечусь между аэропортами и отелями. Но, увидев напряженную спину Пипы, когда она шагает прочь, я понимаю, что она хотела сказать. Как ты можешь спать в такое время? Как ты вообще можешь спать, когда умирает наш сын? Во мне вскипает раздражение. Разве спать такое уж преступление? Принимать душ, одеваться, причесываться? Разве неправильно – нормально функционировать, даже если наш сын в больнице? Неправильно – держать себя в руках?

Сердито понурив головы, мы гуськом идем через автостоянку. Пипа не надела пальто, и я замечаю, как белеют кончики ее пальцев, когда она обхватывает себя руками. Мы приближаемся к отделению интенсивной терапии, и я замечаю знакомую пару. Между ними идет подросток, и его мать в знак приветствия машет рукой. Мальчик был уже в реанимации, когда Дилан ложился в больницу. Должно быть, автомобильная авария. Сразу после Рождества его перевели в общую палату. Его отец несет сумку, под мышкой у него подушка. Похоже, они возвращаются домой. Неконтролируемая волна черной зависти накрывает меня, и я смотрю прямо перед собой, делая вид, что не узнаю их.

Пипа их тоже видит, но отворачивается в противоположную сторону и стискивает зубы, стараясь не плакать. Она останавливается, позволяя мне догнать ее.

– Прости меня.

– И ты меня тоже.

Я сжимаю ее руку.

– Я все время читаю о парах, которые расстались, – говорит она, поворачиваясь ко мне. – Интервью с людьми, дети которых попали в аварию, заболели раком или умерли, и все они говорят об одном и том же. О том, как это повлияло на их брак или как их отношения не выдержали…

– Это не про нас. Мы самая сильная пара из всех, кого я знаю. Что бы ни случилось, мы сумеем справиться.

– Макс, я так боюсь его потерять, – шепчет она.

Я обнимаю ее, и мы стоим так некоторое время, пока ее дыхание не восстанавливается и она не отстраняется от меня. Она очень измучена. С тех пор как Дилан в больнице, она проводит там каждый день. Не удивительно, что она срывается.