После любви. Роман о профессии

«Да нет у нас ничего! Посмотрите! — и Куза поднял пустые ладони вверх. — Нам справка нужна».

«Справка? Справок не даю».

«Нам нужно узнать, кто сдавал „Книгу о Камерном театре“, адрес этого человека».

«Справок не даю».

«У вас же должно быть записано, пожалуйста, посмотрите, ну пожалуйста».

Куза канючил с самым сиротским, жалостливым видом, толкнув при этом Ирину.

«Мы вас очень просим», — сумела сказать она.

«Да не могу я! Что ты пристал, зачем тебе справка, может, ты перекупщик?»

«Я не перекупщик! — Куза думал недолго. — Мне сказали… эта книга… о моем отце… я сирота». — Он заплакал.

Женщина жалостливо посмотрела на Ирину:

«Не врет?»

«Что вы!»

Тогда приемщица встала из-за стола и, переваливаясь, пошла куда-то в угол.

«Я с больной рукой, — причитала она, — с больной рукой! А тут ищи, ройся… Какая, ты говоришь, книга?»

«Книга о Камерном театре».

А потом нестерпимо долго писала приемщица на клочке бумаги детским почерком: «Подбельского, 15, кв. 72. Гуськова Любовь Андреевна».

Золотобородый

На улице — солнце. А здесь — погруженная во тьму лестничная площадка, и кажется — из всех трех высоких дверей кто-то на них смотрит. Неразличимы номера квартир. Не найдя звонка, Куза постучал.

«Кого?» — мгновенно раздался властный женский голос.

«Нам Гуськову Любовь Андреевну».

«Не живет».

«Почему?» — испугался мальчик.

«Что за идиотский вопрос? У нас такой нет, вот и всё!»

«Это какая квартира?»

«Не та, что вам нужна. Не стучать больше!»

Потом зашептала старушка:

«Вера Андреевна, что им нужно?»

«Ищут Гуськову».

«Любку? Так это же рядом».

«Нужно — найдут!»

И Куза представил обладательницу властного голоса: обязательно низкорослую полную даму с недокуренной папироской во рту, нет, не полную — рыхлую, но с очень энергичными бестолковыми жестами. Ей всюду тесно, она задыхается. И подошедшая к ней аккуратненькая старушка, вероятно, со страхом и уважением смотрит, как атласный шар лифа выкатывается из байкового халата дамы.

Сопровождаемые шумом туалетного бачка, они идут от входной двери к своим комнатам: дама — зло курить и думать, старушка — переживать.

Перейдя к квартире напротив, дети прислушались, прежде чем стучать, за дверью, тоже притаившись, тяжело дышал пес, и под его охраной с веселыми восклицаниями: «Ты — похая, я — похой» — топал копытцами в пол чей-то ребенок. Средняя дверь, звеня многочисленными цепочками, распахнулась, и два света, солнечный и электрический, опережая друг друга, проникли на площадку. А в проеме двери стояла женщина, за которой — вся перспектива длинного коридора с раскладушками вдоль стен, подвешенными над головами детскими санками, и в самом конце, пучась, выползала хлопьями из эмалированного таза сизая пена, хлюпаясь на табурет. Шла великая стирка.

«Что, не говорят, гады, где я живу, да? Вот злодеи, тюкнутые! — И она погрозила одной из дверей. — А я тут живу! Проходите!»

«Мы ищем Гуськову Любовь Андреевну».

«Ну а я про что? Давайте, давайте!»

Немолодая женщина, такого чистого и белого вида, будто в молоке вымоченная, она катилась впереди детей на кухню. Именно катилась — катастрофически кривые ножки образовали под ней как бы колесо. Но это не уродовало Гуськову Любовь Андреевну.

«Здесь я принимаю, — сказала она. — Тута моя резиденция. Вы от кого?»

«Из магазина…» — начал Куза, в ужасе сознавая, что никаких книг в этом доме быть не может, тем более о Камерном театре. И вид одиноко стоящей на кухонном столе бутылки подсолнечного масла окончательно подкосил мальчика. Была еще надежда на чердак, если, конечно, есть в этом доме чердак! На какие-то выброшенные прежними владельцами старинные чемоданы…

Ирина заговорила:

«Любовь Андреевна, скажите, пожалуйста, это вы сдавали несколько дней назад в букинистический „Книгу о Камерном театре“?»

Тут произошло следующее. Гуськова уронила мокрый рулон простыни в воду, пена взбрыкнулась и полетела ей в лицо. Раздирая глаза и без того мыльными руками, она причитала:

«Тише, тише, от скаженные! Да я этой книги сроду не бачила, сроду! Да зачерпните вы вот той зеленой кружкой воду из ведра, дайте сполоснуться, скаженные!»

Началось метание по кухне, искали кружку, искали гуськовское ведро с водой, не дай Бог, чужое! Нашли, и всё время, пока спасали глаза, Гуськова выкрикивала: «На кой ляд мне те книги нужны, что я, интеллигентка какая, что я, своим умом не проживу!»

«Любовь Андреевна, дорогая Любовь Андреевна, — голос Кузы сорвался и дал петуха, выдавая мутацию и волнение. — Может быть, ну, может быть, кто-нибудь другой просил вас отнести и продать эти книги. Бывает же такое! Вспомните, пожалуйста».

«Никто меня не просил…»

«Никто ее не просил. Она их просто украла».

Сияние незнакомого лица, окаймленного золотым караваем бороды, поразило ребят, когда они обернулись. Видно было, как хотелось этому только что вошедшему старику прислониться к стене, но он стоял перед ними прямо и строго. Кем он был? Откуда пришел?

Фигура под полосатой пижамой казалась костлявой и сильной, преклонный возраст выдавали только острые, беспомощно приподнятые плечи.