После маскарада

Грених встал, посмотрел на свои ладони, а потом на рубашку, расстегнутую, простреленную, густого алого цвета, насквозь мокрую с несколькими сорванными пуговицами, на неумелую повязку из салфеток и липкой ленты. При дыхании больше не свистело в ране, значит, мягкие ткани набухли, сместились в результате травматического отека и перекрыли доступ воздуха в плевру. Грених обрел надежду, запахнул рубашку, медленно, дрожащими, непослушными пальцами стал застегивать пуговицы. Держась за валик дивана, поднял страшно измятый пиджак. Он тоже был прострелен и выглядел, как шкура разделанного быка.

На паркете, на ковре, на светло-зеленом плюше дивана буро-алые следы его пальцев. Там, где он присел между дверью и подлокотником дивана, натекла лужица, края которой уже стали подсыхать, груда смятых, окровавленных полотенец и салфеток свалена прямо у двери.

– Кошмар! Будто я кого убил здесь и разделал. Мне и за месяц всего этого не отмыть.

Взгляд упал на инструменты – на молоток, на долото, на пилу для трепанаций, которые вытащила Майка. На ум пришла спасительная идея. Грених поднял инструменты, перепачкал их в крови и разложил на столе. Остатками водки отер лицо, шею, ладони. Взгляд упал на висящее на морде оленя старое отцовское пальто, которое не подошло Барону из Майкиного школьного клуба театральной самодеятельности. Кое-как влез в него, застегнул все пуговицы до самого горла и открыл дверь.

Учительница, одетая в зеленый халатик, сонная, с чуть растрепанными темными коротко стриженными волосами, подозрительно глянула сначала на профессора в зимнем пальто, потом и поверх его руки в комнату. Оба застыли: она на пороге, Грених, схватившись за стену и преодолевая темные пятна, заплясавшие перед глазами.

– У меня тут, Вера Евгеньевна, ночью тяжелый чахоточный был… – начал было он и запнулся. Учительница смотрела на него, как на привидение.

– Вас из Губсуда вызывают, – тихо ответила она и ушла. Он двинулся в коридор, из другой двери вылезли две-три любопытных соседских головы. Грених остановился у комнаты, что занимала учительница, та ему протянула телефонную трубку.

– Алло, Грених слушает, – прохрипел Константин Федорович и тут же зашелся кашлем. Да таким сильным, что пришлось отшвырнуть трубку и закрыть ладонями рот. Вся кровь, что наполнила плевральную полость, хлынула горлом. Он перепачкал дверь учительницы, стену и коврик у порога. Охватило головокружение, похолодели конечности, он зашатался.

Сурово сведя брови, Вера Евгеньевна схватила его за рукав, втянула вместе с телефонном в свою комнату и захлопнула дверь. Ни слова не говоря, ни о чем не спросив, она вынула из платяного шкафа стопку носовых платков, полотенец и простыню и протянула это Грениху.

Извиняясь и продолжая кашлять, он схватил простыню и спрятал в ней лицо.

После приступа кашля стало легче. Легкое расправилось, освободилось, перестала давить на сердце переполненная кровью плевра. Грених отнял простыню от лица и посмотрел на валяющийся в ногах телефонный аппарат, машинально отирая тыльными сторонами ладоней подбородок. Учительница быстро сообразила поднять аппарат и протянула ему трубку.

– Грених слушает, – прошептал он в трубку.

– Алло, Константин Федорович, доброе утро. Это Брауде вас беспокоит. Что стряслось, что с вашим голосом?

– Это, верно, на линии, неполадки, – соврал Грених машинально.

– Странные неполадки. Я слышал ваш кашель. Вы, что же, инфлюэнцу схватили?

– Да, что-то неважно себя чувствую.

– Поправляйтесь, Константин Федорович. Я телефонирую, чтобы сообщить о страшном несчастье, что сегодня случилось в ГосТиМе. Вы должны об этом знать. Найдены четыре трупа… Агенты угрозыска и я с Фроловым уже на месте, звоню отсюда. Нужен судебный медик… – Брауде замолчал, но после паузы добавил: – Ваша знакомая Рита Марино, наш Мезенцев, актер из труппы Мейерхольда и… Петя… Они все мертвы. Что там произошло – никто понять не может… – Голос Брауде дрогнул. – Фролов говорит: Рита расстреляла тех, кто был на сцене, сама она тоже застрелена. Сергей Устинович… держал пистолет, сам он весь в побоях, кровь шла горлом. Петя… Петя был заперт под сценой с огнестрельной раной в паху, с ним Алексей Кротков – актер, в него тоже попало: прострелена печень.

Грених молчал, ощутив, как глаза наполнились чем-то похожим на раскаленную вулканическую магму. Перед взором восстала картина чудовищного побоища в театре, трупы на лестнице, в последний раз блеснувшие глаза из-под сцены истекающего кровью Пети.

– Но это еще полбеды. Мейерхольд бежал, а убитые все были в карнавальных костюмах. Фролов утверждает, что это операция по поимке какой-то тайной организации и вы все сами объясните.

– Сейчас буду, – и Грених положил трубку.

Он поднял на Веру Евгеньевну глаза, та испуганно прижимала к груди телефон.

– Спасибо, – смущенно прошептал Грених и вышел.

Майка еще очень крепко спала за столом.