После маскарада

На одной стороне – изображение балансирующей на канате дамы в белом парике и объемной пачке, расшитой ромбами, на другой – надпись: «Очаровательная Коломбина, приглашаем Вас принять участие в собрании клуба «Маскарад». Маска и костюм – в соответствии с Вашим именем – обязательны. Инкогнито гарантируется. Театральная антреприза – беспрецедентный психологический эксперимент. Совершенно бесплатно. Адрес: угол Большой Садовой и Тверской, вход со стороны театра; 1 июля, пятница, 1927 года; полночь. Вас встретит капельдинер в костюме беса».

Все бы ничего, но такое же приглашение Грених обнаружил у себя в кабинете в институте двумя днями раньше, только цифры там были другие, а вместо дамы в белом парике выведена мужская фигура в черном фраке, голова персонажа была наклонена, лицо скрывали поля и высокая тулья цилиндра. Он решил, что кто-то из пришлых пациентов обронил это приглашение во время консультации, и отложил его в сторону, не прочитав, что на нем.

Теперь Грених недоуменно приподнял брови.

– Коломбина? Капельдинер в костюме беса? – призадумался он. Тут же вспомнилась Рита, пружинисто вытанцовывающая на сцене Мариинского театра партию Коломбины, вспомнились кулисы, ее юное личико, ее смелость, то, как она, сидя на пуфе, согнувшись, развязывала ленты пуантов, не смущаясь своих голых колен и слишком откровенной пачки, ее струящиеся шелком черные волосы, высвобожденные из тугого пучка… Да так глубоко ушел в воспоминания, что вздрогнул, когда хлопнула входная дверь.

Он едва успел сунуть карточку с приглашением обратно в томик Блока, как Рита прошла мимо него сомнамбулой, то ли не замечая никого в кресле, то ли делая такой вид.

На ней были нежно-персикового цвета плиссированная юбка чуть ниже колен и белая кофточка с завязочками у горла. В руках – букетик коралловых пионов, перевязанных алой лентой. Она бросила цветы на стол, подошла к буфету, вынула оттуда пару пуантов и, забравшись на столешницу с ногами, принялась натягивать балетную обувь. Грених онемел, глядя на нее, позабыв дышать. Казалось, все это она проделывала в глубоком сне.

Перевязав одну лодыжку старой, посеревшей и затертой лентой несколько раз по голени крест-накрест, она наконец подняла на Константина Федоровича глаза.

– Давно ждешь?

Грених не ответил, слова застряли в глотке. Настроение у Риты было воинственное, и он не мог решиться говорить с ней сегодня.

Тем временем Рита подвязала вторую ногу и вскочила прямо на столе на кончики пальцев, вознеся руки над головой. Несколько раз она опускалась на пятки в первую позицию и поднималась на носки, потом медленно согнула одно колено и вытянула носок сначала в сторону, затем вверх к самой люстре так, что от движения ее стопы шелохнулась стекляшка в коконе паутины. Плиссированная юбка мягко скатилась к сухому, жилистому бедру.

Так она повторила несколько раз с обеими ногами, очевидно, разминаясь. Потом ее стопы приняли четвертую позицию – Грених знал все эти названия только потому, что она когда-то увлеченно о них ему рассказывала, объясняя разные технические сложности балета. Нога медленно стала отходить в сторону с каким-то крадущимся, угрожающим напряжением. Мышцы были натянуты, как переплетение якорных тросов, и дрожали. Неужели она собирается вращаться прямо на столе?

И только Грених об этом подумал, Рита сделала плие, взмахнула руками. Один поворот, второй, третий, стол дрожал, доски скрипели. Прежней легкости в исполнении не было, больше злобы, ярости, взмах ноги походил на удар в восточных единоборствах. Она сделала последний поворот неожиданно воздушно, словно хотела взлететь, но покачнулась. Грених сорвался с места, кинулся вперед и в самый последний момент успел ее подхватить. Падала она мастерски, возможно, падение было спланировано, веса ее Грених почти не ощущал; она повисла на его плечах раненым лебедем.

– А когда-то я могла делать это, держа пальцы на талии. Все тридцать два. Все тридцать два, – выдохнула Рита, отпустив шею Грениха, подтянулась на руках и села на стол.

– Единственное удовольствие – прийти сюда, надеть свои старенькие пуанты, взяться рукой за этот стол и целый час без памяти, в тишине и темноте делать свой экзерси́с, ощущая горячие слезы на лице. Так балерина оплакивает свое тело, с которым время обходится самым беспощадным образом.

Грених никогда не знал, что ей отвечать, едва она принималась мучительно вспоминать прошлое. Да, время беспощадно, да, балет в прошлом, да, все мечты сверкать примой – погублены, надо оставить терзания, устремить взгляд вперед и жить. Но легко это сказать и сложно сделать. Он пытался отвлечь ее работой со своими пациентами, это действовало, но недолго. Отчаявшаяся Рита кусала губы, ломала ногти, расцарапывала себе кожу, чтобы снести свой тяжелый крест, а Грених, который на Пречистенке с легкостью избавлял пациентов от заикания и немоты, алкоголизма и нервных тиков, с ней был бессилен. Все, что он мог, молча прижать к себе.