После маскарада

Движением головы Грених сбросил руку Мезенцева.

– Вот и я не видел. Кто же это мог быть? – продолжал старший следователь. – На тебя подумал бы в последнюю очередь… Не стал показания скользкого того жиденка в протокол заносить, пожалел тебя. А тут в квартире твоей знакомой кто-то неудачно сахар с кислотой замешивает, да еще и брат имеется, который и гипнозом занимался, и психохирургией… Он-то как, улыбчивый был? Или тоже волком на людей смотрел?

Грених сидел каменный, сжимал руки до побеления в костяшках пальцев.

Старший следователь зло махнул Пете и Фролову, те еще не заполнили верхнюю полку.

– Все, хорош, остальное профессор сам уберет, – и, развернувшись к Рите, добавил:

– А вас, иностранный агент Марино, я попросил бы как можно скорее явиться в Губсуд для более детального допроса. Труппу задержу, – сказал он холодно. И все трое быстро удалились.

Некоторое время Грених и Рита молчали, тишина стояла и за стенами коммуналки, соседей слышно не было, небось, пока шел обыск, прильнули ушами к перегородкам, чтобы ухватить хоть кусочек из разговора милиции с профессором. Но когда дверь квартиры хлопнула, загудели за стенами голоса, зашевелились, зашуршали, принялись ходить, хлопать дверьми, звенеть посудой в кухне и тазами в ванной.

– Я вчера был там, – тихо проговорил Грених, глядя в пол. Буря в голове утихала. Он понимал, что нужно сейчас же все выяснить, но посмотреть на Риту не хватало духа. В том, что циркачей арестовали, он чувствовал свою вину.

– Разумеется, ты был там, – с внезапной отрывистой холодностью отозвалась она. – А иначе кто же еще?

– «Кто же еще» – что? – не понял Грених.

– Кто еще мог все это выдумать! – вскричала она.

– Тише, здесь все слышно, – нервно прошипел он.

Она резко обошла диван, нагнулась к лицу Константина Федоровича и больно сжала его подбородок.

– Люблю тебя, но все время в тебе его вижу! – Губы ее медленно шевелились у рта Грениха, горячо, обжигающе выдыхая слова. Он был не в силах ни пошевелиться, ни оттолкнуть ее от себя. Видя, что он послушно замер, Рита поцеловала его. Но поцелуй длился недолго, секунду-другую, блаженство оборвалось резкой болью – он не сразу понял, что Рита прокусила ему губу, дернулся, когда было уже поздно, по подбородку потекла струйка крови – укусила сильно. Грених отер рот, чувствуя под пальцами разорванные края кожи.

– Он вечно будет стоять между нами! – выкрикнула Рита, отойдя на шаг, видно, боялась, что Грених кинется на нее от обиды с кулаками, и, скрестив на груди руки, смотрела на него сверху вниз.

– Ты можешь не кричать?

– Зачем тебе это? – с каждым произнесенным словом Рита повышала голос, делая это назло. – Ну, скажи! Возомнил себя богом? Или это месть униженного мальчишки? Как далеко ты готов зайти с этим фарсом?

– Ты, кажется, введена в заблуждение, – Грених все отирал кровь и никак не мог остановить ее – с такой силой кусаться, да она просто бешеная.

– И в какое же?

– Я был там, но сидел в партере, как и ты.

– Ах, сидел в партере, наблюдал, стало быть, как остальных людей дурят. А мальчишку Черрути зачем пригласил? Его-то зачем? И не говори мне, что это терапия! Это провокация, их всех пересажают.

– Интересно, что тебя заставило там высидеть до конца, если это провокация? – Грених резко поднялся. Рита отшагнула, все еще ожидая от своего любовника тумаков за укус.

– Не знаю, – ее губы расплылись в ядовитой усмешке. – Но я только после в гримерке поняла, что мой мозг был словно в помрачнении. Да я готова была поверить всем этим сладким речам о свободе и борьбе, о сумасшествии и вседозволенности… Меня легко подкупить таким, я вечно всем недовольна и готова бороться за свою свободу.

– То-то и оно, – вздохнул Грених, – что с виду глупая постановка, абсурд, а на деле, быть может, хорошо спланированный массовый гипноз…

– Да уж, спланировал ты его на славу.

Медленно, точно пробуждаясь ото сна, Грених провел рукой по глазам, а потом подошел к брошенному на стул плащу, вынул из кармана приглашение с изображением фокусника и протянул ей.

– Что это? Ах! Я видела его, да, у тебя на столе – дня три назад приходила, но тебя не застала… – взяв в руки картонку, она осеклась. Ее охватило сомнение. Константин Федорович не умел притворяться, она это хорошо знала. Он был скрытен, молчалив, предпочитал отстраняться, ставить перед собой стену, но не лгать, не юлить. Он либо говорил, как есть, либо превращался в гранитное изваяние. И тревога на его лице – совершенно неподдельная, передалась и Рите.

– Я был там по приглашению. Мне его подкинули в мой кабинет в центре Сербского. Если бы я не нашел такого же у тебя, если бы не узнал – увы, слишком поздно, чтобы помешать случившемуся, – что такое же есть и у Пети, и у Черрути, то в жизни бы не пошел.

– Нашел? Нашел у меня? – она зло ощерилась, но поселившееся в глазах сомнение клубилось туманом в зрачках. – Ну, скажи, признайся – подсунул! И я видела, как ты это сделал.