После маскарада

– Вот и микробов ты видеть не можешь. Иногда лучше что-то выбрасывать из поля зрения, закрывать глаза, уводить внимание. Если бы мы сейчас отправились в лабораторию и глянули на то, как под увеличением микроскопа выглядит воздух, что ежесекундно ты вдыхаешь, то тебя бы хватил удар. Какое разнообразие фауны живет в одном сантиметре жизненно необходимого газа. Но мы пропускаем это разнообразие фауны через собственные дыхательные пути всю жизнь!

– Проходил я в школе, – скривился Соловьев и отвернулся, устыдившись.

Стыд – это хорошо, мелькнуло в мыслях профессора, стыд – это положительный сдвиг.

Некоторое время Антон сидел отвернувшись, потом перевел взгляд на свои грязные руки и долго на них пялился, точно видел впервые. Дрожащим, брезгливым движением он попытался стереть зеленые черточки, что оставила трава на ладонях, провел одним ногтем под другим.

– Ладно, давайте… в санитары.

– Серьезно? – Грених дернул в удивлении бровью.

– Школу кончил, а работать и вправду идти некуда, – сквозь зубы ответил мальчишка. От невроза навязчивых состояний вот так за одну беседу, естественно, излечить его не удалось бы, да и не нужно – процесс этот нескорый. Важны были положительный сдвиг и принятое в результате решение.

– Договорились, – Грених поднялся и пожал ему руку, горячо встряхнув, – устрою тебя санитаром, приходи к нам в институт на Пречистенку.

– Когда?

– Да хоть сейчас. Пойдешь? Я как раз туда и направлялся.

– Матери сказать надобно…

– Я с ней сам поговорю. Идем, – и Грених, развернувшись, мотнул головой в сторону трамвайной остановки.

Рита, слушавшая беседу профессора с пациентом, притаившись за деревом, нагнала его с восхищенным выражением лица.

– Как ты его быстро обработал! – прошептала она заговорщицки. Антон плелся далеко позади и не слышал ее.

– Сегодня зачинщики «Маскарада» недосчитаются Пажа, – ответил Грених. – Езжай лучше в Губсуд, вытаскивать свою труппу. И, пожалуйста, Мезенцеву ничего не говори про собрание клуба. Сейчас его разоблачать нельзя, люди охотно покажут на меня, дескать, моих рук эксперимент. До полуночи я должен кое-что выяснить.

В центре Сербского его встретили новостью, что ночью якобы бежал пациент. Но кто это – так и не выяснили, потому как во время утреннего осмотра он уже был в палате. Слух возник словно из воздуха; поговаривали, что надзиратель Ушанкин проговорился, что выпускал больного.

Обойдя несколько палат спокойного отделения, в котором произошел побег, Грених тотчас понял, кого имели в виду. И этот кто-то замышлял покинуть здание больницы сегодняшней ночью тоже, ведь, совершенно естественно, он торопился на «Маскарад».

По тому, каким этот пациент, между прочим, успешно победивший дипсоманию, был веселым и порхающим, Константин Федорович заподозрил наличие альтернативного источника приподнятого настроения. Обитатели спокойного отделения, нацепив серые пижамы и спальные колпаки, шаркали тапочками, по очереди посещая ватерклозет. Виктор Филиппович же не спешил надевать спальный костюм и свой ночной колпак, делая вид, что чрезвычайно занят беседой с соседом по койке.

Грених заглянул в палату и сразу сообразил, что пациент и сегодня собирается улизнуть явно не без чьей-то помощи.

– Ушанкин, – позвал Константин Федорович надзирателя, не отрывая взгляда от Виктора Филипповича. – Идем со мной, нужна помощь в одном важном деле. Сегодня за тебя подежурит наш новый санитар – Соловьев.

И, взяв Антона за плечи, Грених втолкнул его в палату, словно на сцену. Перепуганный мальчишка обвел пациентов круглыми, как блюдца, глазами; о грязных руках своих, перепачканных в траве и земле, он и думать забыл.

Вбежала медсестра, вопросительно уставившись на профессора.

– Есть комплект служебной одежды для санитара Антона Гавриловича Соловьева? – спросил он.

– А кто назначил? – кашлянула сестра.

– Я.

– А что кончил товарищ Соловьев?

– Школу.

– А курсы ка…

– Курсы – это пережиток прошлого. Наше юное советское государство нуждается в кадрах, которые готовы выполнять свой долг перед отечеством и, если нужно, учиться прямо на месте. Соловьев – комсомолец, отличник! Потом отучится, в следующем учебном году. Униформу несите, Соловьев заступает на службу прямо сейчас.

Медсестра пожала плечами и вышла. А Грених нагнулся к уху Антона и прошептал так тихо, что никто, кроме него, не услышал:

– Видишь, один пациент не в пижаме? Это – Арлекин. Не своди с него глаз. Он ни в коем случае на маскарад попасть не должен.

Антон медленно перевел взгляд на Грениха и, сразу же сообразив, о чем речь, кивнул с серьезным лицом, выражающим согласие и готовность.

Виктор Филиппович тоже о чем-то догадывался. Поймав пристальный взгляд профессора, замолчал на полуслове. Его лицо вытянулось, опустились уголки рта, вздернулись брови, глаза забегали, он невольно всхлипнул.

– Д-добрый вечер, – совладав наконец с собой, проронил он.

– Добрый вечер, – ответил Грених нарочито приветливо. – Добрый вечер и доброй ночи.