После маскарада

Надзиратель Ушанкин тоже не обрадовался появлению профессора. Очевидно, бывший алкоголик сулил служащему за молчание и помощь в побеге какое-то вознаграждение. Грених вывел надзирателя в коридор, наказал спуститься в больничную контору и помочь старшей медицинской сестре со старыми матрасами. Та давно просила отрядить кого-нибудь посильней, чтобы перенести тяжелые тюки из корпуса к кладовым.

– Ну не на ночь же глядя, – ворчал Ушанкин.

– В другое время никого не отправишь – все с больными заняты, а ночью спокойнее.

– Вас товарищ Довбня зайти к нему просит! – крикнула через весь коридор Ярусова, неся в руках комплект униформы санитара. Грених взял у нее из рук серый сверток и отвел Соловьева в ватерклозет – переодеться.

– Ты все понял? – спросил профессор, закрывая за собой дверь.

– Да, конечно! – Антон трясущимися руками принялся за бляшку на ремне. – Я слышал, что это ваш эксперимент. Но почему тому человеку… который был Арлекино, нельзя сегодня на собрание?

Грених на секунду прикрыл веки. Соловьев с такой легкостью согласился следить за Виктором Филипповичем! А он, оказывается, до сих пор считал, что собрание организовал профессор.

– Ему туда нельзя по той же причине, что и тебе, Антон, – это не мое собрание, не мой эксперимент. Но я о нем знаю.

– Не ваш? – удивился Соловьев, уже готовый спустить штаны.

– Нет, – сквозь зубы процедил Грених. – Иначе зачем было тебя сегодня в чувства приводить и сюда тащить?

– Так я… – открыл рот юноша и запнулся. – Я думал, это вы сами там со мной говорили, и все это про свободу и про борьбу против угнетателей… все это, получается…

– Не я, – отрезал Грених; он сузил глаза и наклонился к лицу мальчишки. – А кто?

– Кто?

– Вы там за ширмой с ним сидели довольно долго.

– Откуда тогда вам это известно?

– У тебя что-то со зрением? Может, выпил для храбрости? Как ты можешь утверждать, что там был я, когда это не так.

– Нет! Просто маска… во все лицо… такая, знаете, которая в театрах обычно висит, точнее, две маски в одной – одна улыбается, а другая наоборот, вот так – ы-ы-ы, – и он изобразил уныние, оттянув уголок рта вниз, как у двуликого Януса. – А говорил он полушепотом и вами представился. Я было допустил на секунду мысль, что вы как-то не постарели совсем, даже помолодели и ростом будто ниже стали. Но мы ведь давно не виделись. Я был в восьмом классе, когда лечился на Пречистенке.

– Так я и думал, – Грених бросил взгляд на гудящую сеть водопроводных труб и серый кафель вокруг них.

– Значит, это были не вы? У меня странное чувство, что меня заставили участвовать в чем-то нехорошем. Что-то боязно!

– А вчера, когда шел туда ночью в костюме Пажа, боязно не было? – не выдержал Грених. – И где только взял эти тряпки?

– В том же театре товарища Мейерхольда. Мне паренек сказал, который приглашение принес, чтоб насчет костюма я не переживал и прямо в этот театр с утра зашел – выдадут.

– Какой паренек?

– С виду сорванец, сразу по нему видно было, руки в карманах держал, в зубах папироса. С Сухаревки шпана, там таких полно.

– Переодевайся давай, – недовольно фыркнул Грених; и Антон принялся выползать из своих брюк. – Что он еще сказал?

– Что профессор из центра Сербского эксперимент ставит и меня зовет, и что это только для избранных.

– Засада, – процедил Грених. Несколько секунд он наблюдал, как Антон судорожно справлялся с пуговицами на рубашке. – Значит, так, вот что сделаем. Когда все больные уснут, ты сядешь рядом с Виктором Филипповичем и будешь сидеть, не спуская с него глаз. Он в конце концов не выдержит, уснет. И тогда ты запишешь свое вчерашнее приключение как протокол: я такой-то, такой-то, получил приглашение на такое-то собрание. И дальше по пунктам: что было, как было – все, что запомнил. Дату и подпись. И держи при себе.

– А это точно не вы? – Антон дернул бровями, в лице застыли испуг и сомнение.

– Если считаешь, что я – так и пиши, если чувствуешь подвох – тогда наведи у себя в голове порядок, настрой память и здравый смысл, и правда сама сыщется. Понял?

– Понял.

– Что ты понял?

– Что это были не вы, теперь вижу. Протокол напишу.

Грених сунул в руки санитару комплект, повернул к двери, собираясь выйти.

– А формалин мне выдадут? – протянул к нему руку Соловьев. Константин Федорович остановился, посмотрел на мальчишку, стоящего в одних трусах и прижимающего к груди форму санитара.

– Ты же руки себе сожжешь, дурья башка. Мой просто мылом чаще.

Грених заторопился в кабинет к Евгению Николаевичу. Тот встретил его неприветливо, хотя слыл по характеру человеком довольно миролюбивым. Озабоченно хмурился и фырчал.

– Костя, садитесь, – махнул он на стул перед своим столом конторского типа. – Дело есть, срочности небывалой. Сразу скажу, сегодня вам придется поработать в темпе, потому что заседание на завтрашнее утро назначено.

– Какое заседание? – нахмурил брови Грених, с опаской опускаясь на стул. – Завтра ведь суббота, Евгений Николаевич.