После маскарада

– Фокусник, к вашим услугам, – развел руками Грених в приветственно-театральном жесте.

– Фокусник? Сидевший в другом от меня конце партера? В цилиндре?

– К счастью, мне известна причина сегодняшнего вашего внезапного пароксизма. И поскольку вы стали жертвой обмана чувств, то я не стану запирать вас в больнице. Но не окажись я там, никто не уберег бы вас сегодня от ремней, ледяного душа и одиночной камеры. Поведение, которое вам внушили, выглядело не только угрожающе, пугающе, но и необъяснимо. А пока бы мы искали объяснение, вы бы проводили дни за днями в смирительной рубашке.

Она слушала, поджав губы и опустив глаза, сомнение и недоверие в ее лице сменилось выражением осознанности. Когда Грених закончил, она еще некоторое время молчала, глядя на решетку койки, меж ее бровями складки стали еще глубже.

– Неужели вы считаете, что я бы стал это делать? – тихо спросил Грених. Она шевельнула губами, ничего сначала не сказала, молчала еще минуту, а потом подняла голову.

– Но никто больше так не умеет. У вас дар!

– Видимо, умеет. Может, я сам и научил этого прохиндея, кто знает, – сорвалось грустное не к месту. Но именно это искреннее восклицание Грениха окончательно и вернуло актрисе трезвость рассудка.

– И ведь, правда, сколько у вас учеников теперь. Что же мне делать?

– Во-первых, забыть туда дорогу.

– Вы меня задержите? Мне следует ожидать ареста?

– Нет, вы совершенно свободны. Но я бы попросил пока ничего никому не рассказывать и составить протокол о том, что вы посещали это собрание. Ни в коем случае я не стану его использовать против вас, потому как вы лишь были введены в заблуждение. Да и останется он с вами до поры до времени. Вдруг мне придется разоблачать тех, кто стоит за ширмой. А без свидетельских показаний я буду бессилен. Готовы сделать это? Подумайте о тех, кого благодаря вам удастся спасти.

– Почему бы не вызвать наряд милиции, не отправиться туда с оружием и не разоблачить их?

– Люди в зрительном зале – как и вы, мои бывшие пациенты большей частью. Я не хотел бы их травмировать.

Когда артистка варьете в сопровождении Грениха спускалась по лестнице с гордо поднятым подбородком, собравшаяся команда надзирателей и медсестер в приемном покое дружно ойкнула.

– Ну я же говорила, кроме вас, ее никто не образумит, – воскликнула пораженная Ярусова.

– Вы кудесник, Константин Федорович, – хлопал в ладоши младший ординатор.

Соловьев перехватил взгляд профессора и невольно поднес ко рту руки, сдерживая изумленный возглас. Он с ужасом ждал, чем кончится приступ острого психоза Цыганки, которую, несомненно, тоже узнал.

Стешина оставила свою подпись в книге учета поступления и выбытия пациентов и, подхватив под локоть супруга – белого, измученного, вышла вон из здания института королевой.

Очередь подошла к Черрути.

Тот стоял позади, в дверях, вместе с Петей. Они тоже были свидетелями триумфального возвращения пациентки, переставшей быть буйной, будто по мановению волшебной палочки. Грених кивнул им, чтобы шли вместе с ним на второй этаж в его приемный кабинет.

С итальянцем объясниться было сложнее, но он все же понимал кое-что по-русски, иначе бы не отправился на собрание масок в театр. Ему было, конечно же, любопытно посмотреть, что это за русская забава такая – рядиться на ночь глядя в карнавальные костюмы, а потом сидеть в них в зрительном зале. Но Грених совершенно не представлял, как ему объяснить, что это была не его идея. Он вооружился итало-русским и русско-итальянским словарями 1910 года под редакцией Лурье. Несколько минут он, быстро листая потертые переплеты в ладошку величиной, составлял нескладные, но понятные вопросы на итальянском о том, где Черрути был сегодня и вчера ночью, не заметил ли чего-нибудь необычного.

Молодой человек, с тревогой глядя то на Грениха, то на Петю, протянул руку к одному из словариков, взял со стола карандаш и бумагу. Пока Константин Федорович и Петя недоуменно переглядывались, он написал на кривой кириллице фразу:

«Вы кто подражание в театр ночь».

Грених прочел и побелел до самых коней волос.

– Кому… кому-то подражаю?

– Нэ-эт, – замотал головой итальянец. – Voi, – он указал на Грениха и добавил по-русски: – Ви кто-нибудь подражать.

Взял словарик и приступил к другому предложению.

«Говорить как вы, одеваться как вы, парик как вы».

– А-а, – воскликнул Петя, у которого выступили крупные капли пота на лбу и дрожали руки, когда он держал протянутый итальянцем листок бумаги. – Вам кто-то подражает! Вы это имеете в виду? Экуэле ке волеви дире?

– Si, si! – закивал Черрути. – Uomo! – он схватил себя за волосы и разлохматил их, сделав похожими на шевелюру Грениха, у которого всегда один глаз был почти полностью закрыт волосами.

– Uomo глаз одинаковий, voi – разний.

И Грених облегченно ударил тыльной стороной одной ладони по другой в весьма выразительном итальянском жесте, означающем радость.

– Ва бене! – воскликнул он и шлепнулся на свой стул. – Что и требовалось доказать. У меня глаза разные, что ж я об этом сразу не вспомнил.

Петя стоял с бледным восковым лицом.