После маскарада

– Ему лучше уехать из Москвы на время, – предложил стажер. – Если он начнет направо и налево всем рассказывать, что посещал какое-то сомнительное мероприятие, то у Италии с Советским Союзом возникнут трения. А вдруг это попадет в газеты? А вдруг ситуацию превратно истолкуют?

– Вы правы, Петя.

В течение следующего часа они выяснили, что Черрути посетил оба собрания, гипнотизер был в маске Януса, но сквозь прорези итальянец заметил чужие, не Грениха, глаза. Гипноз на него не подействовал, хотя итальянец ему был подвержен более других участников, и его вернули в зал. Черрути успел привыкнуть к женскому образу гипнотизера. Раппорт у него был с Ритой.

И он охотно поведал, что видел там Цыганку, которая прибыла сегодня в больницу, и что она зашла за ширму после него. Из радостных новостей – итальянец после выписки занялся фотографией и принес несколько снимков показать профессору.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака конверт, склеенный из разительно пахнущей химикатами хрустящей бумаги, и протянул его Грениху.

Константин Федорович с любопытством вынул карточки и принялся их разглядывать. Черрути делал снимки переулков, ворот, парадных, кудрявых чугунных козырьков на фоне обветшалых стен, церквей, колоколен, Спасской башни, потонувшей в сизых грозовых облаках, стараясь поймать в объектив фотоаппарата мелкие детали. Эта скрупулезность была вполне свойственна его типу личности, его темпераменту и нраву. Меж фотографиями с изображением деталей попадались и великолепные панорамы, запечатленные из окон многоэтажек. Невольно вспомнилось, что одной из лепт, внесенных в список безумств, было – взобраться на крышу и изображать Купидона.

Повосхищавшись его работами, Грених предложил итальянцу отправиться в Ленинград, где фотографу большое раздолье.

– Только надо ехать вот прямо сейчас, в июле, пока там солнце и тепло. В августе уже не будет, – встрял Петя. – Хотите, я с вами на вокзал схожу, помогу билеты купить?

На чужом языке, вооружившись лишь словариками, Петя так ловко и быстро уговорил итальянца ехать в бывшую столицу, что Грених невольно ощутил укол ревности. Но одернул себя – какой ученик способный у него, метод внушения освоил на твердую пятерку.

Глава 13. Смерть в шоколаде

Вечерело, солнце клонилось к закату, когда Грених с Петей, поздно пообедав в одной из городских столовых Нарпита, вооружились списком участников маскарада и шли на Воздвиженку, к дому № 8/1. В бывшем особняке Шереметева, в коммунальных квартирах проживал художник Синцов, выписанный в прошлый вторник. Рита узнала его в костюме Панталоне, да и Грених допустил мысль, что седые вихры, плохо спрятанные под красным колпаком, принадлежат Якову Васильевичу – в зрительном зале хроник сидел перед ним.

Синцов жил с матерью. Бодрая старушка в темном платке как раз шла за успокоительными каплями в аптеку. Встретив профессора на лестнице, вспомнила его и с тревогой принялась рассказывать, что Яша, с неделю выписанный в здравом уме и прекрасном самочувствии, вдруг ни с того ни с сего стал каким-то неспокойным. То провалится в молчаливое забытье, то примется что медведь шатун ходить по комнате. А потом опять сядет на стул, руки на колени сложит, спина колесом. И молчит, в одну точку уставившись.

– Я не знала, что и думать, как давеча, прибирая у его кровати, обнаружила странную карточку, на которой фигура в красном цирковом костюме изображена. Знаете, наверное: колпак, борода всклокоченная – шут гороховый или еще кто. Я грамоте обучена, читать могу, но не так скоро, как в гимназиях всяких. Метлу отложила, читаю: дорогой Панталоне, приходите туда-то и тогда-то в карнавальном костюме. Смотрю, время назначенное – полночь. Вот удивление! Куда понесло на старости-то лет? На карнавал! В полночь! Он меня за чтением застал, весь трястись принялся, кричать, что я в его вещах роюсь. Отнял карточку и спрятал за жилетку. Чует мое сердце, в нехорошее что-то втянулся. Я бы на вашем месте на недельку его обратно к себе в больничные палаты, так покойней будет.

Сверху хлопнула дверь, и на лестничной площадке у коридорного изгиба возникла фигура Синцова. Он прислонился виском к косяку и с посеревшим, вытянутым лицом вымолвил, едва не плача:

– Константин Федорович, каюсь… Никогда больше, никогда больше я туда не пойду…

Грених в два шага взлетел по ступенькам, мысленно проклиная пронзенные иглами боли колени, взял за плечо хроника и провел в его комнату.

– Мальчик совсем, в маске волка, уши песьи торчат вверх, полосатый воротник и парик чудной – длинные, черные, гладкие волосы до колен, в нем что-то египетское… из партера выскочил с пистолетом… А за ним Коломбина вдогонку бросилась. Ширма накренилась, свет выключился. Сдается мне, они ее удушили. Кто, не знаю. Эх, видно, не ваша это была игра, до смерти бы не стали доводить?