После огня идёт снег (ЛП)

То, что с ним случилось сейчас, казалось гораздо хуже перспективы быть сожранным троллями, искалеченным гоблинами или зарубленным Азогом Осквернителем. Всё это грозило ему только телесной болью, которая пусть и не была приятной, но он, хотя бы, точно знал, что с этим делать: что бы он ни чувствовал, он должен был не выказывать страха и попытаться забрать с собой как можно больше врагов. Но сейчас он ощущал не ту телесную боль, что грозила сокрушить его кости и плоть, его словно разрывало изнутри, и от этого не было лёгкого избавления.

Вчера вечером всё казалось Кили предельно простым: если Торин будет настаивать, чтобы он предал то, во что верил и отрёкся от тех, кого любил, он не сможет остаться.

Вспомни, где твоя верность, спросил Торин.

Верность? Ты бы желал, чтобы я пренебрёг ею? Он добровольно дал Тауриэль обещание.

Если ты думаешь так, значит у тебя её нет.

Кили знал, что это неправда. Вряд ли он сейчас чувствовал бы себя так паршиво, если бы ему не претила мысль о том, чтобы поступить с Тауриэль или со своей семьёй бесчестно. Его любовь к ней не должна была противоречить его преданности своему роду; это случилось только потому, что так полагал Торин. Тауриэль была добра и честна; и любовь к ней могла сделать самого Кили только лучше. Именно поэтому он должен был вернуться.

Он никогда не докажет, что его любовь чего-то стоит, если из-за неё ему придётся оставить тех, кто в нём нуждался. Уйти от семьи, дома и наследия - это был немаловажный выбор. Он сделал бы это, если бы остаться значило стать кем-то, кто был недостоин себя, близких или её; но уйти только потому, что он был зол, тоже было недостойно. Он чувствовал, как стыд за бесчестный поступок гложет его. Стыд за то, что этим утром он повернулся спиной к горе и ушёл прочь.

Тауриэль заслуживала того, чтобы её выбрали ради неё самой, а не в отместку за то, что его дядя был слеп и нетерпим. Мама и Фили, да и Торин тоже, заслуживали от него лучшего, чем быть брошенными из-за глупых детских обид. А значит, он должен проглотить свою гордость, отречься от брошенных Торину слов и вернуться домой. Он хотел, чтобы Эребор оставался его домом.

Когда тени удлинились, и мир вокруг него утонул в серой дымке, Кили заставил себя встать с камня, на котором сидел всё это время. Протекающие внизу воды реки отражали красноватое зарево заката, как будто снова превращаясь в потоки золота из старых легенд. Кили оглянулся через плечо, взглядом следя за тем, как река огибает Дейл. Бард с радостью принял Тауриэль; в Озёрном городе она защищала его детей, и большего доказательства её навыков и умений ему было не нужно. И хотя он явно был удивлён, что она не вернулась Зеленолесье, но всё-таки удовлетворился тем, когда она сказала, что просто не может следовать за королём, который требует от неё игнорировать нужды своих друзей. Дейлу нужны были охотники, стражники и разведчики, и приняв образ жизни горожан, эльфийка стала для них желанной гостьей.

Кили твердил себе, что Тауриэль будет недалеко. Поток, текущий из Эребора преодолевал расстояние между ними за считанные минуты. И всё же, когда он сможет снова увидеться с ней? Торин, конечно же, запретит ему это, и хотя Кили не собирался подчиняться его приказу бесконечно, он также знал, что не стоит испытывать дядино терпение слишком скоро. Счастья, которое он испытал с ней за последние недели, ему должно было быть достаточно. Пока.

Мгновения, которые они разделили вчера вечером, были восхитительны, совершенны. Кили улыбнулся, вспоминая, как чувствовал её в своих руках: её кожу, прикосновения её мягких губ. Он был уверен, что никогда больше не захочет целовать женщину с волосами на лице. Возможно, с ним было что-то не так, если его больше не привлекали девушки своей расы? Но правда была намного проще. Он просто никогда больше не хотел целовать любую другую женщину, и будет ли она эльфийкой или гномкой, не имело значения.

Он больше не беспокоился о том, что чувствовала к нему сама Тауриэль, не боялся быть для неё нежеланным. Да, она колебалась и даже немного стеснялась, но целовала его охотно. И если бы они остались наедине, сказала бы она, что любит его? Кроме того, что произошло тогда на берегу озера, Кили больше не давал ей никаких обещаний; с тех пор он даже не сказал ей - во всяком случае, на словах - что любит её. Того, единственного обещания было достаточно, его намерения не изменились. Он понимал, что Тауриэль знает об этом, что она помнит, и он будет ждать, пока она не даст знать, что время пришло.

Должно быть, подумал он, так принято у эльфов: если ты живёшь вечно, не стоит торопиться с любовью, ты можешь продлить каждое мгновение, медленно смаковать каждое новое признание и открытие. Он не стал бы против этого возражать. Возможно, грань между медлительностью и ожиданием была слишком тонка, сказал он себе, развернувшись, наконец, к Дейлу спиной. Но Тауриэль заслуживала его терпения, а значит, он будет ждать. Итак, Кили снова повернулся лицом к горе и пошёл домой.