После Огня

Когда Томас вошел в комнату, где лежало подготовленное к погребению тело Анабель, Томас в первое мгновение не узнал жену. Она была отмечена какой-то чужой, холодной красотой. Чистое, без следов крови, пота и слез лицо выражало строгое спокойствие, волосы красивыми волнами лежали на груди. Женщины обрядили ее в темное платье, которое при жизни Анабель почти не носила, говоря, что сама себя в нем не узнает.

Вот и Томас не мог узнать родной образ в этой строгой женщине. Оказалось, что все любимое им в жене было самой жизнью, порывом и движением, а теперь этого не стало.

Крылатый подошел к телу, осторожно поправил вьющуюся прядь у щеки и поцеловал жену в холодный лоб, толком не понимая, что делает.

Это была не она, не его Анабель.

– Я попрощался с тобой, стоя в дверях нашего дома, ты спала и была такой красивой… Ты всегда будешь именно такой для меня, милая, – прошептал он, в последний раз проводя пальцами по спокойному лицу жены. – Я позабочусь о дочке, но ты все равно следи за нами, Крылатая…

Потом было много слов, слез и громких всхлипов. Люди что-то говорили, подходя к Томасу, замершему в углу, обнимали его, хлопали по спине. Женщины целовали его в щеку, украдкой смахивая слезы. А он прижимал к себе теплый сверток, иногда дотрагиваясь губами до кудрявой макушки дочери, и смотрел в пустоту, не веря, что это происходит с ними.

Когда тело Анабель вспыхнуло на погребальном костре в свете заходящего солнца, Томас зажмурился, считая про себя до пяти. Маленькая Юли строго смотрела на него, дергая ручкой отцовский медальон.

Старая Фета подошла к ним, встала рядом, пряча слезы в глубоких морщинах.

– Ну, отмучилась, голубушка, вот и хорошо, – проговорила она, не глядя на Томаса. – Ты иди, тебя там Братья твои ждут, а девчонку-то мне отдай, мы ее покормим да убаюкаем. Незачем тебе сейчас с ней…

Фета забрала из рук Томаса живой сверток и быстро пошла в сторону домов, а Крылатый двинулся к Братьям.

Они долго пили у костра, почти не разговаривая, просто глядя с прищуром на огонь в той самой правильной мужской тишине, что врачует раны лучше любого задушевного разговора.

Томас делал большие глотки грибной настойки, вспоминая, как они сидели так с Анабель до утра, травя байки, бок о бок, чувствуя тепло тел друг друга, как он укрывал ее своей курткой, а она поглядывала на него из-за широкого ворота, с наслаждением вдыхая запах его кожи, пропитавший подкладку, как они вставали на рассвете, шли в сторону дома, переплетаясь пальцами, и начинали целоваться уже на середине пути.

Погрузившись в воспоминания, Томас и не заметил, что все Братья постепенно разошлись, ободряюще хлопая его по плечу на прощание. У костра остался только Хэнк. Он закинул крепкие руки за голову, сцепив пальцы замком, и смотрел на Томаса своими прозрачными глазами.

– Ну, как ты? – наконец спросил он, тяжело поднимаясь и подходя к нему. – Еще не понял, наверное?

Томас кивнул.

– Нам всем будет ее не хватать, – со вздохом проговорил Вожак, усаживаясь рядом. – Она была… как утреннее солнце. Которое не палит немыслимым жаром, а согревает озябшие кости после ночевки. Жаль, что так вышло…

Томас еще раз кивнул, сглатывая вставший в горле ком.

– Но я не об этом хотел поговорить, Том. Ты уж прости, что так не вовремя, но старик не станет ждать.

Крылатый поднял глаза, с трудом вспоминая Правителя, его приказы и слова о грядущей второй ступени. Сейчас все это было так далеко, так не важно, незначительно.

– Я знаю, что он вызвал тебя. Знаю, что он усилил охрану и приказал набрать добровольцев в Вестники. Но скажи мне, Том, – Вожак приблизил свое широкое лицо к отпрянувшему Томасу, – есть ли хоть один, пусть маленький, несущественный, пусть самый спорный и случайный, но признак того, что где-то в пустыне сокрыта живая земля и оазис?

Томас задержал дыхание, еще раз взглянул на огонь, вспоминая, как тело Анабель совсем недавно объяли такие же языки пламени, и не смог солгать. Он медленно покачал головой.

– Так я и думал… – Хэнк похлопал крепкими ладонями о колено. – Старик пытается отвлечь народ, бросить недовольным кость надежды. Ради этого он готов рискнуть людьми и медальонами. Ты понимаешь, Том?

У Крылатого не получалось выдавить из себя ни звука, и он снова кивнул.

– Почему же тогда ты ему помогаешь? – тихо спросил Вожак без тени осуждения в голосе.

– Он… – Томас помотал хмельной головой, но Хэнк ждал продолжения. – В обмен на мою помощь он давал лекарство для Анабель… Столько, чтобы поддержать ее силы и уменьшить страдания…

– Проклятье! – Вожак сжал огромные кулаки. – Если народ узнает, Том, мы сможем сместить его! Теперь, когда… снадобья не нужны, ты вернешься к Братьям?

Томас вспомнил розовые кулачки Юли, ее серьезные глазки, гладкую кожу, мягкие кудряшки, но и слова Правителя о необратимой хвори внутри маленького тельца он тоже помнил.

«Но она абсолютно здорова, – успокоил себя Крылатый. – Тот кашель… Да просто подавилась. Она такая крепкая для новорожденной. Все обошлось!»

– Да, Хэнк, я буду с вами, – решился Томас, протягивая руку Вожаку.