Во время долгих прогулок по окрестным лесам, лугам и деревням, во время оглядки в торговом центре, в первых осторожных встречах и банальных разговорах о повседневной жизни, которая, конечно, еще не была для меня повседневной, начало развиваться странное новое чувство. Совершенно постепенно и незаметно оно давало о себе знать из самых нижних слоев, и я воспринимал его как приятное состояние души, но усомнился в этом лишь много позже. Здесь я уже начал ощущать свою принадлежность к другой немецкой истории. Да, я уже начинал овладевать ею, как будто я помогал ее создавать.
Мои предыдущие визиты в ГДР были целенаправленными, официальными, без интереса к стране, ее людям и общественной жизни. Я немного знал о жизни чиновников, все сознание, цель жизни и габитус которых были сформированы и наполнены их особой функцией в государстве. До сих пор ГДР воспринималась мной как политическое отношение, которое имело значение для моих идей и устремлений в отношении ФРГ. Теперь эти отношения изменились.
Я так мрачно покончил с империализмом, так мрачно провалился в своих собственных попытках предложить ему стимул, начал партизанскую борьбу с Гаддисом и вынужден был признать ее столь прискорбно неэффективной, я пережил разнообразный, но окончательный отход моего поколения от революционных перспектив, что мне пришлось принять почти сорокалетнее упорство ГДР в том, что ГДР должна быть политическим государством, почти нежное уважение к почти сорокалетнему упорству ГДР. Без колебаний я был готов к ответственности и защите, без колебаний я встал на сторону социалистического государства как последней реальной альтернативы. Его утверждение казалось мне остатком осязаемого сопротивления системе, из которой я вышел и которая со своим полым совершенством безостановочно проедает себе дорогу сквозь мир и время, как гниль сквозь яблоко.