После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Для меня было ясно одно — я не собираюсь делать никаких заявлений по поводу этих обвинений. Я предполагал, что на судебном уровне судьи и прокуроры имеют право принимать решения и что они будут утверждать их, исходя из идеологических и политических критериев. Правосудие было классовым. Тем, как я вел себя на суде, я хотел показать, что я думаю об этом правосудии: что оно не обладает легитимностью, чтобы осудить меня сегодня с его нацистскими традициями и практикой. Ни один судья времен нацизма никогда не был осужден, многие из них оставались на своем посту, а параграф 129, на основании которого против меня выдвигались обвинения, возник еще в догитлеровские времена.

Я подготовил заявление для зачитывания на суде и, когда закончил, хотел узнать, что думают о нем другие заключенные из RAF, поэтому отправил его им через своего адвоката. Реакция Андреаса была следующей: «Декларация — дерьмо, абсолютно аполитичная». Гудрун сказала: «Оставьте ее в покое, она такая». Хорст Малер предложил несколько изменений. От остальных я ничего не слышал.

Суд начался 15 ноября 1972 года. Не в суде, расположенном непосредственно рядом с тюрьмой, а в Гамбурге-Вандсбеке. Силы государственной безопасности посчитали, что так будет безопаснее, и специально для суда расширили здание суда. Они доставили меня туда утром в день суда при огромном присутствии полиции. Я был напряжен и нервничал, когда вошел в зал суда, который был полон репортеров и других людей, большинство из которых я не знал. Многие приветствовали меня поднятыми в приветствии кулаками и демонстрацией сочувствия Полный зал людей стал для меня настоящим шоком после столь долгого одиночества, но это также придало мне сил. Пока адвокаты и суд — суд присяжных с тремя профессиональными судьями и судьями-непрофессионалами — вступали в юридическую перепалку друг с другом по поводу переноса суда в Вандсбек и ограничения доступа посетителей на процесс, я взглянул на зрителей. Несколько из них подали мне тайные знаки солидарности; некоторые принесли цветы. Затем я зачитал свое первое заявление на суде: