После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Мне приходится преодолевать дистанцию, чтобы помнить и сопереживать моему тогдашнему убеждению в необходимости радикальных действий, но она не так велика, как моя дистанция от капиталистического смысла жизни. Процесс моей истории имеет свои причины и свое оправдание в политических и социальных событиях того времени. В то же время это и выражение дикой субъективности. Это часть истории поколения и в то же время индивидуальное выражение моего собственного освобождения от отчужденного, подчиненного и нелюбимого существования в неприемлемой системе.

Моя жизнь не годится в качестве морального указателя. Я не могу извлекать политические афоризмы из своих поражений. Те, кто восстает против капитализма, будут искать примеры для подражания в истории, как это делал я. Ошибки всегда будут собственными, а не ошибками образцов для подражания. Каждая эпоха порождает свое собственное сопротивление и свои собственные ошибки. Моя книга не является мессианской. Я пишу, чтобы остаться в живых за стенами.

Тюрьма — не самое лучшее место для бесцеремонного рассказа о себе и условиях отбывания наказания. Непоколебимая тюремная система оказывает неослабевающее давление и подрывает уверенность в себе своим бюрократическим насилием. Она крадет мое время. Ее жесткий ритм разрушает день, оставляя мне лишь небольшие отрезки времени, чтобы сосредоточиться на себе. Она навязывает мне свою логику. Большая часть моего дня уходит на защиту и борьбу с этой машиной, этим незаменимым аппаратом, в котором я застрял, который занимает меня днем и ночью.

Он занимает и борется со мной день и ночь своим безжалостным функционированием, которое замедляет мои движения, контролирует мои шаги, искажает мои мысли и взгляды, лишает меня желания следующего дня, которое заставляет признать себя своим колесом правил, предписаний, контроля, бессмысленных приказов и наблюдения, короче говоря: которое давит на меня как на заключенного своей авторитарной властью надо мной.

Писательству нужна свобода, а здесь ее нет. Я вынужден удерживать то, что от меня осталось, и сжиматься от горечи и ярости, чтобы не потерять связь с людьми, связанными со мной. Я должен сохранять прошлое живым, писать, чтобы не погибнуть, потому что только из него я могу узнать, какие жизненные силы могут пробудиться через революционные видения и действия.