После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Мы обсуждали, надо ли крыть крышу, надо ли косить траву, сколько кроликов может быть в хате после последнего приплода, скоро ли созреют вишни. Потом мы ели вместе, пока не начали дребезжать половицы. Пришла женщина. Как будто выпрыгнув из окна, знакомая обстановка исчезла. Наши чувства раздвинулись, как шипы испуганного ежа. Я бросился вон из салона, где мне нечего было делать.

А потом были дни в лесу. Нас выгнали, как только наступила ночь. Трава, мох и земля еще были покрыты росой, а мы уже были в лесу, забыв о доме, где осталась женщина, включая мою сестру, которая была слишком хрупкой для такой работы.

Для моего приемного отца шестьдесят лет трудовой жизни в качестве работника полей и лесов уже прошли. Он работал медленно, но уверенно и все еще умел вбивать клинья в пни мощными ударами тяжелого железного молотка. Я передавал ему инструменты, он выкапывал корни, держал клинья для первого удара, не боясь, что он может ударить по ним. Я восхищался тем, как хорошо он знает дерево, как он знает, где оно расколется, а где будет сопротивляться его усилиям. Когда я устал копать, он говорил: «Иди, мой дим, посмотри на лес». Тогда я продирался сквозь папоротники к лисьей норе, искал муравейники, пугал охотника за желудями и себя его криком, ложился в мох и гадал, как близко деревья находятся к небу, наблюдал за бессистемными на первый взгляд тропинками овсянок и насекомых или считал годовые кольца срубленных стволов. Когда я вернулся, мои карманы были полны пчелиных орехов, сосновых шишек и ежевики, он убрал свои инструменты, мы съели бутерброды, выпили кофе и пиво, и я рассказал ему о том, что видел. Лес стал для меня временным, но райским убежищем.

Когда наступал рассвет, мы укладывали свое рабочее оборудование, приемный отец раскуривал свою последнюю трубку, и мы наслаждались тишиной и покоем, пока не наступала темнота и нам не надо было возвращаться.

В один из таких вечеров приемный отец рассказал мне легенду о прабабушке.