После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Мои мысли и чувства пошли совсем в другую сторону. Они мощно, но неясно восставали против скучных границ, упирались в болото и повседневное сопротивление. Я замкнулся в себе, жил в постоянной внутренней защите и дистанцировании от внешнего мира, говорил все меньше и меньше, потому что отказывался пользоваться словами женщины и людей в деревне.

Потом я начал сопротивляться, когда меня били, и на собственном опыте убедился, что сопротивляться не так уж трудно, что это доставляет мне удовольствие, что это освобождает меня и разрушает бессилие.

Когда в мае я впервые воспротивился наказанию, чары страха и послушания были разрушены. Это открытие удивило не только меня, но и женщину. Я защищался четко и победоносно, без страха и трепета. Это было в последний год моего обучения в школе, и она пыталась восстановить свою власть надо мной, пока я не закончил школу. Это стало опасным для нас обоих, потому что она боролась с полным набором презрения и жестокости, а я — с яростной решимостью не принимать больше ни ударов, ни унижений.

В пятнадцать лет, после окончания начальной школы, я сразу же сбежала. Ни при каких обстоятельствах я не хотела менять курс жизни, который я для себя наметила.

В день конфирмации пастор посетил всех своих конфирмантов в семейном доме. Он также пришел и к нам. Пастор не занимал большого положения в жизни деревни, но все же был уважаемым человеком. Он долго разговаривал со мной. Я чувствовал себя таким торжественным и благочестивым, что не мог произнести ни слова и всегда кивал головой или отмалчивался, когда он спрашивал меня о моем будущем. Женщина сидела со мной, немного отодвинувшись от стола, чтобы у пастора было ощущение, что он говорит со мной наедине. Она слушала, и когда я смотрел на нее, в ее глазах была угроза.