После отбоя

Яша Сибиркин внес предложение отправить оставшихся без дела кровельщиков, монтажников, отделочников в отпуск. Конечно, март для строителей не отпускной месяц, но, если по-человечески объяснить им сложившуюся обстановку на строительстве, ропота не будет.

Точкин посоветовал провести собрание с рабочими, покинувшими стройку. На него недоуменно посмотрели, загудели: «Ищи ветра в поле», «Новая метода воспитания — форум летунов». Но Борис настаивал:

— Большинство рабочих испугали не материальные затруднения, а сквозняки волюнтаризма, как справедливо подметил товарищ Иванчишин. Строитель думает не только о получке, он хочет знать, во имя чего трудится, живет. И разыскать ушедших нетрудно — все осели в Красноенисейске, живут в наших домах и общежитиях.

Точкина поддержал Генрих Юркин, секретарь комитета комсомола треста:

— Верно, Борис, любые формы работы хороши: собрания, солдатские посиделки, индивидуальные беседы, особенно с провинившимися.

Одобрил и Таранов, напомнил, что секретарь крайкома Венчлава одной из первостепенных задач поставил идейно-политическое сплочение коллектива строителей. Точкин прав: у рабочего тоже должна быть ясная перспектива, он не робот, а творец, бесперспективность угнетает, притупляет чувство ответственности, губит начало всех начал — социалистическое соревнование.

И все-таки секретарь парткома неуютно чувствовал себя перед собравшимися «беглецами». Как и с чего начинать разговор? Ну разумеется, не с лобовых атак, поэтому он и пригласил на это собрание не начальство, а молодежь — Генриха Юркина, Точкина, Сибиркина, комсорга Юлю Галкину — товарищей по работе, комсомолу, по общежитию.

Минуты напряженного молчания. Наконец Павел Иванович заговорил, но начал с воспоминаний:

— Припомнилась мне первая беседа с Яковом Сибиркиным — вот он сидит подле меня — при становлении на партийный учет. Пришел он на второй день после прибытия эшелона демобилизованных, парень не прицеливался, не раздумывал, решил твердо осесть в Сибири, а начало разговора с ним обескураживало. Спрашиваю: «Прибыли, значит?» «Так точно, сразу после отбоя», — отвечает он. «Значит, отдыхать собрались?» «Согласно уставу», — чеканит Яков. «Вы что-то напутали, у нас не санаторий, а поле битвы».

— Так это ж иносказательно, символически, — подсказал Сибиркин.

— Теперь-то и мне по душе эта символика — «после отбоя»: с одного боевого рубежа на другой. А как быть, товарищ партгрупорг, — вновь обратился он к Сибиркину, — если некоторые солдаты покидают поле боя?

Сибиркин понимал, что вопрос адресован не ему, помалкивал, улыбался в кулак, да и секретарь парткома не ждал ответа, он пытливо вглядывался в лица присутствующих. Конечно, собравшихся интересуют дела на стройке, иначе не явились бы. Таранов не скрывал — порадовать пока нечем, нависла угроза невыполнения квартального плана. Жестокие испытания ждут строителей и в последующие месяцы, они станут решающими: выйдет трест из прорыва или будет ковылять до конца года. Откровенно рассказывал и о работе комиссии крайкома партии, ее крутых выводах, о кадровых изменениях в управлении треста, о том, как эти вопросы обсуждаются в бригадах, на строительных участках, какую активность вызвали у рабочих.

Слушали все, но держались по-разному. Одни казались смущенными, видно, ожидали порки. Уж так повелось в докладах, выступлениях: вначале — за здравие, потом — за упокой. И возможно, прикидывали: «Пороть-то есть за что, пошли на поводу личных обид, а обиды, как известно, плохие советчики. Вон Борька, Яшка, даже Юлька оказались принципиальнее: поправляют ошибки, борются с трудностями и наверняка выйдут победителями. Лучше бы секретарь парткома один сидел за большим столом, не казнил нас присутствием товарищей».

Другие — бесстрастны, с ироническим прищуром глаз, в которых можно было прочесть: «Обещалкины у рабочего класса не котируются. Сказал — сделай, распределяй квартиры не по поэтажным чертежам, а вручай ключи, пускай в ванную горячую и холодную воду. Ну, чем еще решили заманить, что пообещать? Послушаем — да и лататы, сегодня хоккей по телевизору».

Особенно бесцеремонно держался высокий сутуловатый усач. Борису показалась, что он был если не вожаком, то, как говорят, запевалой среди удравших со стройки.

Третьи вроде радовались: «Давно бы так, откровенно, в полный голос и обо всем на суд рабочих. Ведь и ушли потому, что этой самой общности, теплоты не хватало. А как теперь поправить? Запись в трудовой книжке останется, любой при случае может ткнуть тебе этой книжкой под нос, ужалить: «Летун!»

Четвертые выпячивали грудь: «Ага, поняли, чего наш брат стоит. Ну что ж, «лучше поздно, чем никогда», сказал пассажир, опоздав на поезд. Знаем, будете упрашивать, уламывать, а мы поторгуемся. А что? Лишняя четвертная рабочему человеку никогда не была помехой».

Но финал, должно быть, всех обезоружил: ни порки, ни упрашиваний, ни уламываний, ни обещаний, лишь скромный намек секретаря парткома:

— Мы считали и будем считать, что у вас временно изменился фронт работ, но фронтовики не покинули свои части и подразделения Алюминстроя.