После отбоя

— То, что и должно было произойти. Я рада за Мару, мне так не хотелось плохо думать о ней. Ей надо было уехать абы куда, но не абы с кем.

Гена внимательно посмотрел на Юлю, будто только сейчас узнал ее.

— А как ты здесь оказалась?

— Так же, как и ты, одним поездом, только в разных вагонах.

Гена оставил деньги на столике. Табачный дым помог им незаметно выйти из ресторана. На улице бушевал злой ветер, хлестал по щекам, силился сорвать одежду, раскачивал светильники на столбах. Они шли по заснеженной дороге. Кругом все гудело, выло, стонало, чудилось даже, будто какие-то железные прутья бились о металлический остов крыши заводского корпуса. А они шли навстречу обезумевшему ветру, словно ища в этом забвение от только что увиденного, пережитого. Ведь обозначится же когда-нибудь и в этом снежном плену просвет, где затаилось их счастье, их душевный покой…

Налетевший шквал сбил Юлю с ног. Гена поднял ее, прижал к себе, защитил от ветра. Девушка уткнулась лицом в поднятый воротник его пальто. Ее бил озноб, дрожали руки, плечи, стучали зубы. Гене показалось, что она даже простонала.

— Юля, ты больна? — испуганно проговорил Ветров.

— Нет, нет, Гена, мне очень хорошо. Я постою еще одну минутку, только одну минутку. Вот и все, Гена, пошли.

— Куда?

— Я не знаю.

Они повернули к вокзалу…

Плацкартных мест не было, пришлось всю ночь стоять в коридоре вагона. Ветров и проводница уговаривали Юлю сесть и даже прилечь в служебном купе, она отказалась. Гена ставил ногу на приступок, пытался усадить девушку на колено, она не согласилась, а лишь попросила:

— Можно мне держаться за твою руку?..

Красноенисейск угадывался по светлому куполу неба. Этот купол все расширялся, розовел, приближался. Юля вдруг с силой сжала руку спутника, но сказала едва слышно:

— Гена, я тоже скоро уеду отсюда.

3

Магидов с подчеркнутым достоинством вошел к управляющему, положил на стол объемистую тисненую папку, стараясь не смотреть в лицо Скирдову, спросил:

— Кого представили на мое место?

— Я не представлял.

— Конечно, мы остались чистенькими. Зачем действовать самому, когда можно найти послушненьких исполнителей, они и уличат, и кому надо подскажут, напишут, провалят на партийной конференции, распустят сплетни о семейных неурядицах Магидова. Я не уйду из треста, товарищ Скирдов, не приму на себя добровольно ответственность за провалы в Алюминстрое. Вы должны знать…

— Ничего я больше не хочу знать, Андрей Ефимович. — Скирдов встал, показывая, что разговор окончен.

Главный едва не столкнулся в дверях с секретарем парткома, но не поздоровался, будто разминулся с незнакомым.

— Воспитание добром? — улыбнулся Таранов, намекая на просьбу управляющего оставить Магидова в тресте.

— Н-да… Можно поправить заблудшего, помочь недостаточно подготовленному, сдержать торопливого, но переубедить честолюбивого… Опаснейшие люди.

Семен Иулианович вышел из-за стола, задержался около книжного шкафа с внушительными корешками книг полного ленинского издания, точно хотел посоветоваться с автором. Потом спросил секретаря:

— Кого бы ты предложил вместо Магидова?

— Лешу Иванчишина.

— Боюсь, что его заберут от нас. Второй раз вызвали в Москву.

Зазвонил телефон дальней связи. Скирдов снял трубку.

— Да, я. — Обернулся к Таранову: — Легок на помине. — Нам? Конечно нужен… Я правильно понял: вопрос уже решен? Ну что ж, руки вверх. Передайте ему привет. — Положил трубку. Улыбка разгладила лицо Скирдова, он сообщил: — Состоялось решение: Леша Иванчишин, нет, Алексей Александрович Иванчишин переходит на работу в строительный отдел Центрального Комитета партии. Завидная судьба у человека: пограничник, бетонщик, монтажник, бригадир, начальник строительного управления и вот…

Боря Точкин о себе

В начале апреля меня неожиданно пригласили в горвоенкомат. Военком полковник Филимонов принял лично. Я почему-то представлял, что все военкомы, от районного до столичного, непременно пожилые, раздобревшие, переставшие следить за военной выправкой, так как строевых учений у них нет, физкультуры тоже, и имеют они дело, главным образом, с гражданскими людьми: призывниками, пенсионерами, а передо мной стоял среднего роста человек, сухощавый, спортивного склада, подтянутый, словно собирался проходить перед парадным солдатским строем.

Сам стоял, а меня усадил, и я чувствовал: еще несколько минут — и стул подо мной задымится. Слава богу, и он сел, нет, пожалуй, не сел, а опустился, не шелохнувшись, корпус прямой, как у пианиста. И не сводил с меня больших карих пытливых глаз.

— Ну что ж, сержант запаса Точкин, заочно мы уже знакомы, вызвал на «очную ставку». — Худощавое лицо полковника расплавила добрая улыбка, в карих глазах разгорался дружеский огонек, но заговорил серьезно, деловито: — Заинтересовали меня ваши солдатские посиделки.

— И сюда дошло? — почему-то смущаясь, спросил я.

— Мы очень далеко от Алюминстроя?

— Я не то хотел сказать, — поправился я. — Это наше местное творчество.

— Ошибаетесь. Ошибаетесь, — подчеркнул полковник. — Это, если хотите, всенародное дело.