После отбоя

— За вашу материнскую юность, Тамара Михайловна, за истинно русскую женщину, красоту ее души, за преданность нашему общему делу!

Именинница поперхнулась шампанским, закашлялась, сказала смущенно:

— Напросилась на комплимент, даже вино не в то горло пошло.

Перед горячим блюдом сделали перерыв. Кузьма Прокофьевич устроился в кресле около письменного стола, Князев и Иванчишин — на диване. Леша решил, что лучшего момента не подобрать для откровенного разговора с директором, спросил:

— Кузьма Прокофьевич, в красном уголке наши ребята настойчиво просили вас рассказать о послевоенной биографии, а вы отделались обещаниями. Почему?

— И вас интересует эта часть моей жизни?

— Каждого! С нашим братом — рядовым, сержантом — проще: отслужил срочную, приобрел военную специальность и выбирай любую гражданскую по призванию, по душе, а офицеры, особенно старшие… Сам знаю некоторых. Ушли в запас с глубокими, не заживающими травмами, годами мучаются, а у вас так просто: сдали бригаду — приняли завод.

— Я из тех, дорогой, что ушли с душевными травмами, — глухо проговорил Снегов. Лицо его стало строже, на переносице обозначилась глубокая складка. Он поднялся, заходил по комнате.

Иванчишин впервые подметил в его фигуре сутуловатость и понял: напрасно, тем более сегодня, в день рождения жены, затеял этот разговор. Но ведь это не простое любопытство, не заполнение вынужденной паузы, а искреннее желание узнать больше о судьбе человека.

— Вы не огорчайтесь, — словно обращаясь к малышам, неожиданно сказал Снегов. — Не вы первые, не вы последние задаете этот вопрос. Нас воспитывали: офицер — профессия героическая. И это действительно так. Постоянная забота о поддержании высокой готовности войск, учения, приближенные к боевой обстановке, частые проверки, тревоги, дежурства, непрерывный и трудоемкий процесс воспитания воинов, хлопоты о их быте, питании, организации культурного досуга отодвигают все остальное на задний план, в том числе размышления о дальнейшей личной судьбе — кем и где они будут завтра, послезавтра, где учиться их детям, выдержат ли тяжелый климат и высоту их жены. Офицеры уже не замечают трудностей, вызываемых сыпучими раскаленными барханами юга и нескончаемыми ночами Заполярья, холодными волнами цунами и вечными снегами Памира.

Они не завидуют хорошо устроенной оседлой жизни своих знакомых, и не потому, что не знают преимуществ больших городов с их культурными центрами, близостью телевизионных башен, универсамов, разницы в звучании симфонических оркестров в концертных залах и долгоиграющих пластинок или магнитофонных записей. А если и завидуют, то не с грустью, а мельком, как иногда, смотря на экран, сожалеют, что не могут, подобно своим соотечественникам, побывать в Танзании, Шри-Ланка, Бирме, посмотреть экзотическую растительность и фауну этих стран. Ладно, все еще впереди.

Они разные по служебному положению, по стилю работы, по культурным запросам, по военной выправке, но всех их объединяет чувство высокого назначения — готовность к защите Родины, которая пока еще не может обойтись без надежного оборонительного щита. Они не замечают, как постоянные тревоги раньше времени серебрят виски, вызывают сердечную недостаточность, а нежданно-негаданно подкравшиеся годы подпадают под неумолимый закон о прохождении военной службы.

И впервые закаленные трудностями волевые офицеры начинают терять почву под ногами, не могут понять, зачем надо менять многие годы согреваемые на груди воинские удостоверения на паспорта, идти за денежным содержанием в пенсионный отдел, что ими уже никто не командует, они никому не нужны и могут ехать куда угодно. Давно ли они горячо убеждали, доказывали, что нет на этом свете ничего дороже охраны жизни и спокойствия своего народа, и вот они сами на положении охраняемых. Годами, десятилетиями выработанная активная жизнедеятельность, полная волнений, остановилась, как запруженный ручей, хотя рядом люди торопятся, бегут на работу или по каким-то иным срочным делам.

Один прожитый день кажется годом, бесцельная прогулка — каторжным испытанием. В руках книга, которую давно собирался прочесть, а в размытом шрифте вновь встают учебные полигоны, танкодромы, движутся объятые дорожной пылью танковые колонны. А ночи занимают тяжелые переправы через водные преграды, ожесточенные бои на крошечных плацдармах, отвоеванных у противника, стоны обгоревших, контуженых танкистов…

Снегов то ли не мог, то ли не хотел продолжать дальше этот разговор, достал из ящика стола объемистый альбом, молча подал Иванчишину и вышел из комнаты.

Леша и Василий не могли сразу переключиться на что-то другое, слишком явно в рассказе об офицерах запаса чувствовался сам автор, Кузьма Прокофьевич Снегов, а каждая его мысль не просто искренна, а пережита, прочувствована, осталась в памяти на всю жизнь. Теперь понятнее становилось и нежелание хозяина вспоминать свою послеармейскую биографию.