После отбоя

— Поскольку здесь нет председательствующего, обращаюсь к самовару — центральной фигуре нашего стола: дозвольте слово молвить. Василий Романович поскромничал насчет своих заслуг. Ему объявлена благодарность по округу и присвоено звание лейтенанта. И это не все, Уехал он от нас членом партии.

В комнате одобрительно загудели, задвигались, начали обмениваться мнениями. Кто-то спросил:

— Василий Романович, как вы чувствуете себя в должности главного инженера?

— Не скажет, отговорится: не освоился, не почувствовал, сколько шипов в кресле главного, — ответил за Князева подполковник. — Но вот о чем поведал он в первый день нашей встречи: «Окончание института — не венец дела, надо иметь навык работы с людьми. Без этого качества — ты лишь дипломированный одиночка, зашифрованная единица ИТР. И вот эту главную науку я прошел в армии». Этот вывод подкрепляется не только примером лейтенанта Князева. В батальон идут письма от бывших саперов с благодарностью — армия помогла им найти свое место в жизни. Их письма бережно подшиваются, хранятся в витринах ленинских комнат, помогают нам воспитывать новобранцев; они как бы подтверждают великую истину: армия и народ — едины.

Не успел подполковник Веденин сесть, поднялась женщина, низко поклонилась управляющему трестом, поблагодарила:

— Спасибо вам, Семен Иулианович, что вспомнили о саперах.

— Не меня, Бориса Точкина благодарите.

Она и тому поклонилась, заговорила:

— Я семнадцатилетней добровольно ушла на фронт, санитаркой, попала в саперный батальон. И муж мой сапер. Встань, Яков! — Поднялся нескладный мужчина неопределенного возраста, с одутловатым лицом, набрякшими мешками под глазами, пугливо огляделся по сторонам. — За два дня до конца войны в Чехословакии подорвался на вражеской мине, — продолжала женщина уже тверже. — Полтора года в госпитале. Оттуда увезла его к себе домой, стала выхаживать. А он стеснялся, страсть как не хотел быть нахлебником, обузой. Только через три года, когда устроился на завод, почувствовал себя нужным человеком. Пригодились и знания сапера, и на заводе подучили, сделали электромонтером. Намекнул о замужестве, а чего намекать, коли я сама души в нем не чаяла. Но о потомстве еще несколько лет раздумывал, все боялся, не вернулись бы те страдания, что мучали столько лет, зачем плодить безотцовщину.

И вот появилась на свет дочка. Мне казалось, что все окружающие, знакомые и незнакомые, радовались нашему счастью. А уж про Якова и говорить нечего. Вдвоем работали, девочка ни в чем не нуждалась. Заводское начальство, рабочие его уважали и не только за то, что пересилил свою болезнь, в передовики вышел, а за безотказность. Случись что у соседей с электропроводкой, приемником — Яков ночи не пожалеет, починит, сделает лучше, чем было. И не только у знакомых, у любого, кто бы ни попросил. Денег не брал, работал, как говорится, за спасибо…

У женщины неожиданно хлынули слезы. Точкин пододвинул к ней чашку с чаем, она жадно отпила несколько глотков, немножко приободрилась, вновь заговорила:

— Денег не брал, но от угощенья не отказывался, боялся хозяев обидеть. А у нас под угощением чаще всего понимают выпивку. Войну прошел — водки в рот не брал, а тут соблазнился. Сначала изредка и слегка, только повеселеет, раскраснеется, потом зачастил, стал закладывать гуще. По утрам вставал бледный, хмурый, неразговорчивый, словно после болезни. От еды отказывался, перед уходом в кроватку дочери забывал заглянуть.

Теперь и соседи приглашали реже, поняли: не те руки стали у человека. Завел дружков на стороне, с ними пропадал вечерами. Я всполошилась, просила, молила, плакала, грозилась пожаловаться самому директору. Но дело далеко зашло, он только пьяно бубнил: «Один я, што ли? Видела, сколь народу около пивных, больше, чем в театре». А когда уводила с попоек, грозился: «Не смей следить за мной, ушибу!» — И однажды поднял на меня руку. Явился на квартиру с каким-то дружком и уже с порога заорал: «Опять шпионишь за мной, рыщешь по городу? Сколько раз предупреждать!» — И с силой ударил меня по лицу. Замахнулся во второй, хлестнул еще больнее. Я упала. Проснулась, увидела такое дочка, испугалась, закричала нечеловеческим голосом, Яков замахнулся и на нее…

С того дня наша дочка стала заикаться. К каким только докторам я не обращалась, в каких поликлиниках не была, даже в Москву возила, показывала крупным специалистам. Большинство советов сводилось к тому: изменить обстановку. Да я и сама потом убедилась в этом. Перед школой увезла ее в деревню к родственникам. Девочка нашла подружек, играла, шалила. Я смотрела на нее, плакала от радости: она окрепла, повеселела и почти перестала заикаться. Пойдет в школу наравне с другими детьми… А приехали домой, увидела вечером отца пьяным — снова…

Женщина долго не могла успокоиться, проглотила какую-то таблетку, закашлялась, судорожно поднесла чашку к губам.