После пламени. Сборник

Ещё одна немаловажная деталь, подкупающая своей натуралистичностью (в прямом смысле слова, ибо имеет непосредственное отношение к натуре — природе) — уникальное многообразие растительности, с изумительной точностью и любовью обрисованное и поименованное Толкиеном во «Властелине Колец». Путь героев романа пролегает через шесть природно-климатических зон — от субарктики до сухих субтропиков, и на его протяжении встречается более ста пятидесяти видов растений, каждое из которых закономерно произрастает в характерном для него ландшафте, окружено действительно ему присущими растениями-спутниками и вовремя, в должные календарные сроки, зацветает [Кучеров]. И даже чудесные эльфийские растения неземной красоты оказываются не просто плодом фантазии автора, но имеют близких родственников среди земной флоры: «Я получил большое удовольствие от книги, посвящённой растениям полуострова Кейп-Йорк. Я не нашёл в ней ничего, что непосредственно напомнило бы мне нифредил, эланор или альфирин; однако причина тому, думается, в том, что в явившихся моему воображению цветах заключён свет, которого не было и никогда более не будет ни в одном растении, и который невозможно уловить кистью. Без этого света нифредил мог бы оказаться просто изящным родичем подснежника, а эланор — очного цвета (только, возможно, чуть покрупнее), с солнечно-золотыми или звёздно-серебряными цветками на одном растении, иногда сочетающими оба оттенка. Альфирин («бессмертный») оказался бы похож на сухоцвет, только не столь сухой и бумажный» [Цит. по: Кучеров].

Растения и деревья Толкиен любил с детства, они обладали в его глазах почти магической притягательностью, каждый цветок или дерево были наделены душой, характером и судьбой. Такое трепетное отношение к природе не могло не найти отражения в трудах писателя. В его мире существуют в действительности живые деревья: Фангорн и другие энты, Старый Вяз, хуорны. Некоторые из них великодушны, другие коварны, они способны разговаривать и передвигаться, принимать решения и даже участвовать в битвах. Интересно, что образ деревьев-воинов возник в воображении Толкиена ещё в школьные годы, в период изучения пьес нелюбимого им Шекспира: Профессор вспоминал горькое «разочарование и отвращение своих школьных дней, вызванное тем, как бездарно распорядился Шекспир „приходом Бирнамского леса на Дунсинанский холм“. Я жаждал придумать такие обстоятельства, в которых деревья действительно могли бы пойти в бой» [Карпентер. С. 46]. Во «Властелине Колец» подходящие обстоятельства были найдены.

Начало истории Средиземья кроется в желании Толкиена создать такой мир, в котором вымышленные им языки обрели бы жизнь и перестали быть исключительно плодом лингвистических упражнений. Иными словами, та часть личности Толкиена, которая являла собой учёного-систематика, породила (или, вернее, пробудила) другую её часть — писателя, художника-творца, обладающего даром созидания и способностью отыскать в своём сердце целую вселенную. Гармоничное сосуществование обеих составляющих личности сделало возможным появление на свет особого литературного мира, воспринимаемого читателем трёхмерно, как нечто реально бытующее. И заслуга учёного здесь в том, что его усилиями мир этот приобрёл убедительную внешнюю форму, облёкся в кровь и плоть, наполнился множеством таких деталей, каждая из которых доказывает: да, перед нами летопись несомненно правдивых событий.

Толкиеном-учёным двигала страсть исследователя «докопаться до костей», то есть до основы, до сущности, до системообразующего элемента — сначала в языке, в литературных текстах, потом в ботанике. Именно эта страсть к познанию природы вещей в сочетании с серьёзным подходом к проработке деталей (случалось, что, раздумывая над некоторыми эпизодами, Толкиен рассчитывал даже направление ветра и фазы Луны) позволила создать на страницах «Властелина Колец» атмосферу достоверности, подкупающую читателя. При этом читателю-то как раз вовсе и не обязательно быть специалистом в вопросе языков, или мифологических текстов различных народов, или же в области ботаники, или географии — всё дело именно в атмосфере, в убеждающем слове автора, глубоко уверенного в том, о чём он говорит.