После пламени. Сборник

Как и в мельчайших частичках материи того универсума, о котором он писал, Толкиен точно также хотел быть уверенным и в сюжете, в образах и отношениях героев. На помощь пришла все та же непреодолимая тяга к познанию и изучению языков: благодаря ей он прекрасно ориентировался в мифологии скандинавов, финнов и кельтов, с которой соприкоснулся, занимаясь диалектами этих народов. Мифологические представления названных культур, безусловно, сильно повлияли на суть мифологической системы самого Толкиена («Свод моих легенд, частью которых (заключительной) является трилогия, возник из стремления „переписать“ „Калевалу“, в первую очередь — трагическую историю Куллерво» [Толкин 2001а. С. 531]). Но не стоит воспринимать историю Средиземья лишь в качестве сборника цитат и ссылок на древние северные сказания, ибо типологический подход к анализу литературного наследия Толкиена (в отношении данной работы — к анализу «Властелина Колец») показывает, что источники «заимствования» его мотивов, образов и сюжетов лежат глубже: в сфере бессознательного, в универсальности мифологического мышления всего человечества, в той системе архетипов, которая проявляет себя через мифологическое клише.

Подводя итог сказанному, вспомним, что личность Толкиена-писателя сложилась как сочетание двух взаимодополняющих сторон: Учёного и Художника. В таком союзе за Учёным остаётся право ориентироваться на логику, анализировать и реконструировать — и таким образом утверждать реальность, придавать ей форму, а Художнику необходимо позволить довериться интуиции, эмоциям и переживаниям глубинного уровня — и тем самым придать этой реальности полноту жизни, вдохнуть в неё душу.

Творец мифа — художник

1. Мифологическое клише в романе: мотивы

При исследовании современного литературного произведения в аспекте отображения в нём универсальных мифологических категорий, интуитивно воспроизводимых автором, речь может идти исключительно о том, что тот или иной образ или мотив восходит к определённому архетипу (более или менее полно носит его черты, либо совмещает черты нескольких), но не является его абсолютным воплощением. Нужно помнить, что писатель (даже вполне сознательно обращаясь к мифологии, как это делает Толкиен) использует структуру архаических повествовательных форм лишь в виде сюжетного клише, о котором упоминалось выше, то есть неосознанно, поэтому мифологические представления в современном художественном тексте проявляют себя в переосмысленном, трансформированном виде.

Прежде чем приступать непосредственно к анализу конкретного текста с точки зрения преломления в нём черт мифологического мышления, необходимо предварительно это мышление охарактеризовать. Среди основных его признаков — убеждённость в качественной неоднородности пространства и времени; противопоставление «своего» и «чужого»; восприятие противоположностей как тождества. В рамках мышления такого типа всё «своё» воспринимается благим, всё «чужое» — загадочным и враждебным (без различия, лучше оно или хуже, чем «своё»). «Свой» мир упорядочен социально, религиозно, этически, его бытие основано на законах, это единственно «настоящий», «реальный», «правильный» мир. Мир «чужого» — непонятный, таинственный, потенциально опасный, почти всегда смертоносный — это всё, что находится за пределами «своего» (территории данного племени или народа). «Чужое», «иное» — миры богов, страна мёртвых, леса и моря, где обитают духи и животные, или же соседнее племя. Иной мир может выглядеть либо ослепительно великолепным, либо донельзя отвратительным — обе крайности легко переходят одна в другую, воспринимаясь равно негативно (пример тождества противоположностей) [Баркова 1998a. С. 5—6].

Мифологическое пространство-время — это особый хронотоп. Время мифа лишено протяжённости (это либо вечное настоящее [Гуревич 1984. С. 146], либо эпоха первотворения, то есть период, когда времени не было [Мелетинский 1976. С. 173, 269]); возраст мифических героев не меняется — одни вечно юны, другие вечно стары. В героическом эпосе категория времени несколько отличается от времени собственно мифического: эпические события народ относит к глубокой старине, они отделены «абсолютной эпической дистанцией» и полностью завершены [Гуревич 1984. С. 108—109; Гуревич 1979. С. 25; Буслаев. С. 47]. В классическом эпосе время первотворения сменяется зарёй национальной истории [Путилов 1971. С. 32; Мелетинский 1969. С. 434], представая в своеобразной исторической, а точнее — квазиисторической форме [Мелетинский. 1976. С. 276]. Последнее утверждение как нельзя более применимо к миру Толкиена, поскольку сам писатель считал, что события, описанные им, реально происходили в отдалённейшем прошлом.