После потопа

Я понимала: Абран прав. Деревни и портовые города часто перенаселены, а из окрестных земель выжали все соки, сделав их бесплодными и непригодными для жизни. Вся вода в реках используется для ирригации сельскохозяйственных угодий, а деревья вырубают и продают лес кораблестроителям. Да и сама земля бывает скудной: либо каменистая почва, на которой ничего не вырастить, либо болота с гнилой водой, населенные причудливыми и опасными тварями.

– Обязательно найдем то, что надо, – заверила я, гадая, как заставить Абрана изменить мнение насчет Долины.

Он повернулся ко мне. Брови мрачно нахмурены, во взгляде тревога.

– А вдруг не справлюсь?

Я взяла его лицо в ладони.

– Справишься.

Абран наклонился ко мне, поцеловал и притянул к себе. Я прижалась к нему и стала развязывать бандану у него на шее, но Абран меня остановил.

– Не надо, – прошептал он.

– Я не против, – успокоила его я.

Абран опустил руки. Я развязала бандану. Пальцы задели скрывавшийся под тканью шрам на шее. Широкий, розовый, неровный. Судя по виду, от сильного ожога. Я уткнулась лицом Абрану в шею, чтобы поцеловать шрам.

Он уложил меня на кровать. Я приложила руки к его груди и почувствовала, как бешено стучит его сердце под моими ладонями. Мы оба старались не шуметь и двигались осторожно, скованно. Язык Абрана скользил у меня во рту. Я мигом взмокла. Внизу живота разгорелся давно забытый жар. Я возбуждалась все больше и больше. Повернула голову вбок и устремила взгляд на тень от свечи, мелькавшую на стене. Мы стянули одежду. Все в каюте было неподвижно, шевелились только мы. Я выгнула шею и запустила пальцы в волосы Абрана, такие густые и теплые.

Он вошел в меня. Что-то внутри сжалось, потом расслабилось, плавно унося меня все выше и выше. Мы двигались вместе, чувствуя кожей горячее дыхание друг друга. Нервные окончания пылали огнем. Плотина вот-вот готова была прорваться. Я балансировала на краю. Абран двигался внутри меня резко, с силой, как животное. Тут я поднялась из темных глубин, будто вынырнула из-под воды навстречу ослепительно яркому солнцу. Искры вспыхнули и погасли. Я обмякла, веки стали тяжелыми. Меня начало клонить в сон.

Прежде чем кончить, Абран вышел из меня. Я уперлась руками в его бедра, помогая ему. Семя пролилось на одеяло. Потом мы лежали в тишине. Я прижалась к нему, он положил руку мне на живот. Мысли беспорядочно кружили в голове, словно бабочки с поврежденными крыльями. Перед мысленным взором проносились разные люди и места. Вот Роу наелась мела. По ее подбородку стекала голубая слюна. Вот луг, через который мы с дедом ходили рыбачить к его любимому озеру. От Дэниела исходит почти такой же запах – цветущего леса и некошеной травы. Я не отдавала себе отчет, что Дэниел пахнет домом, пока не легла в постель с другим мужчиной. Но иногда мне хотелось уткнуться носом в шею Дэниела и сделать глубокий-глубокий вдох.

Абран перевернулся на бок. В последний раз я спала с мужчиной, когда мы с Джейкобом зачали Перл. Вспомнила, как волосы падали ему на лицо, когда он склонялся надо мной. Мне нравилось, какими мощными выглядели его плечи снизу. Нравилось тепло, исходившее от его груди.

Мы только что спорили, разрешать ли Роу играть на улице одной, и вдруг спор толкнул нас в объятия друг друга.

В те дни мы уже разговаривали все меньше и меньше. Джейкоб стал смотреть на меня по-другому. Раньше, бывало, глаз не сводил, но потом на свет появилась Роу, потоп захватил новые земли, и мы перестали разговаривать. Взгляд Джейкоба стал далеким, чужим, будто мы незнакомцы. Нет, даже не так. «Незнакомцы» – звучит слишком загадочно. Будто мы люди, которые живут вместе, но на самом деле толком друг друга не знают.

Когда мы зачали Роу, это было наше осознанное решение. Наш способ показать миру язык. Подобные настроения овладели не только нами. Во время Столетнего потопа рождаемость не снизилась, как можно было ожидать, а осталась на прежнем уровне. Некоторые люди, хотевшие детей, рассудили, что сейчас не до того: как они будут растить потомство, когда вода подступает к порогу? А другие, до этого относившиеся к вопросу продолжения рода равнодушно, вдруг начали рожать по ребенку в год. Они будто сажали весенние цветы, напоминая себе, что значит плодородие. Но многие из этих детей умерли в первые два года, не выдержав тягот пути в горы. Поселения беженцев выкашивали тиф и холера.

Если моя первая беременность встревожила маму, то она не показывала вида. К тому времени нашу местную больницу, где она работала медсестрой, закрыли. Но мама по-прежнему ухаживала за пациентами в импровизированной клинике, устроенной в заброшенном складском помещении в нескольких кварталах от нашего дома. Мама заранее начала приносить медикаменты, готовясь к домашним родам: стерильные перчатки, ножницы, обезболивающее.