Я поднимаю глаза на агента Карлайла и тут же зажмуриваюсь – сочувствие, которым светится его взгляд, видеть невыносимо тяжело. Я пытаюсь осмыслить мамино письмо, очертить грани и дойти до самой сути, однако оно кажется мне необъятным, а мои разум и сердце как будто отказали. Вспоминаю список вопросов, которые давно хотела задать маме, – собственно, я никогда и не запрятывала его в дальний угол памяти, – и со странным, почти горьким чувством понимаю, что получила ответы на большинство из них.
Она все-таки любила меня. Любила. Любила и стремилась найти выход, сделать так, чтобы отец Джон и Легион Господень остались для нас в прошлом. Мама прилагала для этого все усилия, хоть и знала, что дорого поплатится, если ее раскроют.
А эта ее ненавистная холодность, постоянно вызывавшая ощущение, что родной матери на меня плевать? Если принять все написанное в письме на веру, а мне, очевидно, следует поступить именно так, ведь это все, что осталось от мамы, – тогда, выходит, дистанция, которую она держала в отношениях со мной, – это скорее расчет, а не равнодушие, намеренная попытка не привлекать лишнего внимания и одновременно тайно изучать возможности побега. Даже то, что мама предложила меня Пророку в качестве невесты – и да, она права: этого я ей до конца так и не простила, – имело в основе причину, которую в то время я попросту не могла понять: желание оградить дочь от мерзости, творившейся в самом сердце Легиона Господня. Защитить меня. Выиграть время – для нас обеих.
Я открываю глаза и перечитываю имена и адрес, указанные в письме. Мамины родители. Моя настоящая семья, которой я никогда не знала.
– Мы попытались связаться с твоими бабушкой и дедушкой, – говорит агент Карлайл. – Дедушка умер семь лет назад, а бабушка пережила его всего на полтора года. Прими мои соболезнования.
Я киваю, хотя не была знакома с этими людьми, и еще две смерти для меня сейчас не более чем цифры в общем списке. Я ничего не чувствую. Способна ли я вообще что-то чувствовать? Не знаю. Может, я утратила эту способность совсем.
– Получается, они умерли еще до маминого Изгнания, – говорю я. – Когда она еще была на Базе.
– Мы отправили людей в городок, где они жили, – продолжает агент Карлайл. – На случай, если твоя мама появилась там после того, как покинула Легион, и наводила справки о родителях. Никто из соседей ее не видел, и в окружном суде не зафиксировано никаких попыток проникнуть в их владение.
– То есть мама просто растворилась в воздухе?
– Официальное свидетельство о ее смерти не выдавалось, но, боюсь, это все, что нам достоверно известно.
Внутри меня что-то сдувается. Съеживается и исчезает, и я вдруг понимаю – что. И когда это происходит, мне словно бы врезают под дых. Последняя искорка надежды в моей душе угасла.
– Она так и не вернулась за мной, – говорю я. – В письме сказано, что она не бросит попыток, но ее нет вот уже три года. Она не вернулась.
Агент Карлайл смотрит на меня с бесконечным сочувствием.
– Думаете, она обо мне забыла?
Он решительно мотает головой.
– Не верю в это. Ни на секунду. И ты не верь.
– Она мертва?
– Мунбим…
– Скажите правду, – настаиваю я. – Вы считаете, что она умерла?
– Не знаю, – отвечает агент Карлайл, однако в его глазах я читаю иной ответ.
– Ясно.
– Мне очень жаль, Мунбим. Искренне жаль.
Я ничего не чувствую. Я как будто заледенела.
– Ясно, ясно.
– Ее ищут, – мягко произносит агент Карлайл. – Если она жива, ее найдут.
– Я вам верю.