После пожара

Я знала – всегда знала, – что вопрос моей собственной веры в отца Джона, Легион и все прочее рано или поздно встанет. Однако сделать признание здесь и сейчас, перед этими двумя мужчинами – все равно что вы´резать из груди сердце и показать им.

– Думаю, на сегодня достаточно, – говорю я.

В ожидании сестры Харроу и подноса с ланчем я лежу на кровати и пытаюсь размышлять – по-настоящему – о ситуации, в которой оказалась.

С тех самых пор, как я очнулась на больничной койке с забинтованной рукой и в дикой панике, я почти все время действовала инстинктивно – по шажочку, по одной проблеме за раз – и не контролировала свои эмоции…

… непонимание, где я…

… тревога о собственной судьбе…

… параноидальный страх довериться кому-либо…

… чувство вины за то, что я совершила…

Ты должна сохранять спокойствие, советует внутренний голос. Ты сильнее, чем думаешь. Не сдавайся. Однако это совсем не просто. Знаю, голос прав, но я держусь на одном адреналине, и, по-моему, он заканчивается. Надолго меня не хватит. Думай, думай же.

Терпеть не могу, когда доктор Эрнандес пытается подтолкнуть меня в нужную сторону, направить, не объясняя куда и зачем, но, несмотря на это, я все же верю, что он искренне хочет помочь мне выбраться из этого места и начать как-то жить.

Я обязана верить. Либо же отказаться говорить и начать привыкать к мысли, что остаток дней я проведу, пялясь на эти серые стены.

Понятия не имею, какой будет моя жизнь во Внешнем мире, да и доктор Эрнандес вряд ли это представляет. Однако он ведет речь о процессе и прогрессе, и не знаю, благодаря ему или нет, но кое-что важное реально изменилось после пожара, став для меня неожиданностью. Я имею в виду, что мысль о самостоятельной жизни во Внешнем мире больше не наполняет меня леденящим ужасом, как это было после Изгнания моей мамы, когда моя голова была забита ложью и я постоянно тряслась от страха, когда Внешний мир казался почти таким же страшным местом, как то, где я – до меня наконец дошло – жила, словно зверь, загнанный в ловушку. Ладно, шепчет внутренний голос. Хорошо. Это уже что-то.

Я гляжу в потолок, отгоняю мысли о докторе Эрнандесе и сосредотачиваюсь на человеке, который каждое утро сидит рядом с ним. Да, у меня есть информация, необходимая агенту Карлайлу. Он, должно быть, понимает, что может получить ее только от меня, и это главная причина его визитов. Главная, но не единственная – с некоторого времени.

Может, я выдаю желаемое за действительное, но, по-моему, его реакции и жесты – например то, как он подмигнул мне во время разговора наедине, легкие улыбки и ободряющие кивки, когда он видит, что мне приходится преодолевать себя, – свидетельствуют о том, что он на моей стороне. Или как минимум попытка убедить меня в этом. С другой стороны, гадать бессмысленно, ведь спросить я его не могу, а если бы и спросила, он бы все равно не сказал правду.

В любом случае два обстоятельства остались неизменны – две вещи, которые я не могу открыть моим интервьюерам: то, что случилось в Большом доме во время пожара, и то, что произошло днем раньше.

А все остальное? – спрашивает голос в голове. Я решила для себя, что не стану говорить об отце Джоне. Сказала им об этом. Но поступила иначе – и не умерла. Я все еще здесь, все еще дышу – вдох-выдох. Поэтому, возможно…

Возможно, доктор Эрнандес прав. Возможно, для меня самой лучше рассказать и об остальном, открыть столько правды, сколько в моих силах: о Люке, Нейте, маме, обо всем прочем. Возможно.

Рано или поздно мне придется говорить о пожаре. Именно это интересует агента Карлайла, но при всей моей робкой вере – надежде – на то, что ему можно доверять, я ни на секунду не позволяю себе думать, будто его терпение бесконечно. Однако я до сих пор чувствую жар огня, слышу грохот стрельбы и не хочу туда возвращаться. Совсем, совсем не хочу. Так что, может, у меня получится еще чуть-чуть оттянуть этот момент.

Между правдой и ложью есть грань – отец Джон всегда описывал ее как жирную черную линию, прочную и недвижимую. Однако я прихожу к выводу, что в этом он ошибался, как и во многом другом. Я считаю, что грань эта настолько зыбка, что по временам даже трудно определить, по какую сторону ты находишься. Это все равно как говорить правду, опуская важные подробности, или разбавлять ложь долей правды.

К примеру, я сказала доктору Эрнандесу и агенту Карлайлу, что Центурионов всегда было четверо, и это правда. Однако приблизительно в течение года, предшествовавшего пожару, в реальности их было всего трое, потому что четвертый медленно умирал. О нем я расскажу завтра.

До

Мы с Хани стоим во дворе спиной к Большому дому и вслушиваемся во влажный хрип приближающейся смерти.

– Это ведь быстро закончится, да? – спрашивает Хани.

– Наверное, – киваю я.

– Хорошо, – вздыхает она. – И он больше не будет мучиться.

– Надеюсь, – говорю я и сама удивляюсь, как сильно хочу, чтобы так и было. Очень, очень хочу.