После пожара

– Нет. И, поверьте, я ему тоже. – После паузы я добавляю: – Если уж совсем честно, то «я ему не нравилась» – это еще слабо сказано. Много раз я остро чувствовала, что он меня прямо-таки ненавидит.

– Ты испытывала ответную ненависть?

– Нет, – лгу я.

– Как считаешь, почему Люк мог тебя ненавидеть? – задает вопрос доктор Эрнандес.

Я пожимаю плечами.

– Почему одни люди ненавидят других?

– По разным причинам, – отвечает доктор. – От вполне реальных – например, за боль, причиненную им или их близким, – до иррациональных вроде цвета кожи или сексуальной ориентации. А порой и вовсе беспричинно.

– Думаю, в случае с Люком всего понемногу.

– Почему ты так думаешь?

Я медлю с ответом, опасаясь, что он заведет меня туда, заглядывать куда мне бы не хотелось. Однако внутренний голос тотчас напоминает мне о том, чтό я решила для себя прошлой ночью, глядя в потолок.

Возможно, для меня будет лучше открыть столько правды, сколько в моих силах.

Доктор Эрнандес обеспокоенно хмурится:

– Мунбим? Все хорошо?

– Люк был первым ребенком Легиона Господня. – Вопрос я пропускаю мимо ушей. – Он родился на Базе меньше чем через год после того, как отец Патрик основал Легион, и даже раньше, чем заложили фундамент часовни. Вам следует понимать, что до Третьего воззвания все было совсем по-другому. Люди… – Я умолкаю на полуслове. Понятия не имею, как говорить с ними об этом.

– В сексуальной сфере было меньше ограничений? – подсказывает доктор Эрнандес.

Я энергично, с благодарностью, киваю.

– Спасибо. Да, именно. Ограничений было меньше, так что в Легионе могли вообще не знать, кто отец Люка, даже в то время. Многие, конечно, знали, кто его мать, как-никак, она родила его уже на Базе, но об отце ребенка никто, включая ее саму, никогда не упоминал.

– Выходит, она просто отказалась от него после рождения? – спрашивает агент Карлайл.

– Не знаю, – говорю я. – Знаю лишь, что она так и не признала сына. Люк спрашивал о ней, об обоих родителях, даже несмотря на то что обсуждать события, произошедшие до Чистки, запрещалось, но так ничего и не выяснил.

– Что же ему отвечали?

– Что он дитя Господне. Что его вырастили Братья и Сестры и что они и есть его Семья. Но за все эти годы я кое-что слыхала, да и не только я. Имена. Некоторые из этих женщин уже покинули Легион, а некоторые нет – те, с кем Люк общался больше всего.

– Как по-твоему, почему никто не сказал Люку правду? – интересуется доктор Эрнандес. – Ты вроде бы говорила, в Легионе еще оставались люди, которые могли бы раскрыть ему имя матери.

Я пожимаю плечами.

– Наверное, она попросила их молчать.

– Представь, что ты каждый день видишь, как страдает твой сын, – произносит агент Карлайл. – Ты смотришь на него и знаешь, что можешь помочь, но ничего не делаешь, даже не признаёшь. Каким человеком надо быть, чтобы так себя вести?

– Не судите ее, кем бы она ни была, – говорит доктор Эрнандес. – Мы не знаем всех обстоятельств, в которых она находилась, перед каким выбором стояла.

Агент Карлайл корчит гримасу, но никак не комментирует это высказывание.

– Почему ты считаешь, что на отношение Люка к тебе повлияло его воспитание? – задает вопрос доктор Эрнандес.

– Я этого не утверждаю. Просто мысли вслух. Но, как вам известно, я родилась не в Легионе, и в этом между нами с самого начала была разница.

– Не надо думать, что теперь ты обязана говорить о маме.

– Да все нормально, – пожимаю плечами я и сама слегка удивляюсь тому, что – во всяком случае, сейчас – это действительно так. – Мама рассказывала мне об их с папой жизни до переезда на Базу. До моего рождения она работала учительницей, а отец – в детской благотворительной организации. Он бы вам понравился. – Доктор Эрнандес улыбается. – Я родилась через восемь лет после того, как они поженились, – продолжаю я. – Мама называла меня маленьким чудом, потому что врачи уже начали думать, что она не сможет иметь детей.

Улыбка доктора гаснет. Я помню, что он рассказывал о своей жене, и у меня щемит в груди от сочувствия к нему. К ним обоим.

– Как думаешь, из-за этого твой отец проникся речью Хорайзена в Санта-Крусе? – спрашивает агент Карлайл. – Из-за того, что и он, и твоя мама считали тебя даром небес?

– Не знаю. У меня не было возможности спросить его.

Поморщившись, агент Карлайл кивает.

– Ты, наверное, не помнишь, как это было? – спрашивает доктор Эрнандес. – Как вы переехали на Базу?

Я качаю головой, хотя мысленно вижу тот день, когда мы прибыли в Легион, так четко, словно это произошло только вчера. Помню каркас часовни на фоне яркого синего неба, незнакомых людей, которые с улыбками приветствуют моих родителей, суетятся и ласково воркуют надо мной, бережно пожимая мои крохотные ручки, помню зной и сушь нового мира, который казался предельно, невыносимо чужим. Я ощущаю это как воспоминание, хоть и знаю, что реальным оно быть не может, ведь мне тогда было всего полтора года. И все же это воспоминание – счастливое, и в нем есть мой отец, поэтому я его храню.