После пожара

– Значит, Люк стал первым ребенком, – подытоживает агент Карлайл, – а ты – вторым.

– Часть людей, вступивших в Легион в момент его основания, уже имели детей, – поясняю я. – А мы с Люком стали первыми, кто появился в нем во время существования.

– Первыми из многих?

– Очень многих. Помню, в ранние годы люди приезжали каждый месяц. Оставались не все, но казалось, что новые лица буквально повсюду. Помните, я рассказывала о моей подружке Лиззи, чья мама работала в Лейфилде?

– Они покинули Легион после чистки, – говорит доктор Эрнандес.

– Да, – киваю я. – Когда они только приехали, Лиззи было лет пять-шесть, Хани – три года, Элис – семь, Айзеку – почти четырнадцать. Были дети и постарше, и помладше. Но да, Люк стал первым, я – второй.

– Но у тебя были родители, а у него – нет, – отмечает доктор Эрнандес.

Киваю.

– К вам относились по-разному? Другие члены Легиона, я имею в виду.

Я мысленно возвращаюсь в наше с Люком детство, когда Легионом еще управлял отец Патрик и атмосфера в нем была иной. Легче. Добрее. Лучше.

В самом деле? – сомневается мой внутренний голос. – Твое желание верить во что-то еще не делает это правдой. Ты ведь не настолько глупа.

– Да, наверное, – говорю я, отмахиваясь от назойливого голоса. – Но не в том смысле, что ко мне относились хорошо, а к нему – плохо. Люка растили и воспитывали едва ли не всем Легионом. Меня тоже, но я всегда знала, что в любой момент могу побежать к маме. Видимо, Люка это расстраивало, особенно когда он подрос, начал что-то понимать и задавать вопросы. Скорее всего, ему было тяжело думать, что, возможно, его родители каждый день находятся совсем рядом, но не признают собственного сына, а…

– Раз за разом его отвергают? – подхватывает доктор Эрнандес.

Я пытаюсь представить, каково это: постоянное отчаяние, бессилие, непреходящее разочарование. До чего просто сделать вывод, что у родительской нелюбви есть причина и что эта причина – в тебе самом. И как неизбежно эти чувства с течением времени превратятся в гнев.

– Пожалуй, так, – соглашаюсь я. – В детстве я просто считала, что он вредина и за что-то меня невзлюбил. Но теперь, оглядываясь назад, я задумываюсь, какую сильную ревность Люк, должно быть, испытывал ко мне и другим детям, как одиноко ему было. Из-за этого я корю себя, что не стала ему более близким другом. Более любящей Сестрой.

– Ты сама была всего лишь ребенком, – отмечает доктор Эрнандес. – Ты не виновата, что Люк вырос таким.

– Ну да, – пожимаю плечами я.

– По твоим словам, иногда тебе казалось, что он тебя ненавидит, – говорит агент Карлайл. – Это из-за его отношения к тебе в целом или были какие-то конкретные случаи?

Воспоминание обжигает меня ледяным холодом.

– Был один… случай.

– Хочешь рассказать? – спрашивает доктор Эрнандес.

Хороший вопрос. Очень хороший. Хочу ли я рассказать им о том единственном разе – до пожара, по крайней мере, – когда я всерьез думала, что нахожусь на грани смерти? Расскажи, шепчет мой внутренний голос. Будь храброй.

– Нет, – отвечаю я, – не хочу. Но расскажу.

– Отлично, – кивает доктор. – Не торопись, прислушивайся к своим эмоциям. Мы можем остановиться, как только ты почувствуешь такую необходимость.

Я набираю полную грудь воздуха, медленно выдыхаю, делаю еще один вдох.

– Мунбим, с тобой все в порядке? – прищуривается доктор Эрнандес.

Киваю.

– Было воскресенье…

До

Проповедь отца Джона – о пагубных пристрастиях и о том, как правительство использует алкоголь и наркотики, чтобы сбить людей с Истинного пути, – еще стоит у меня в ушах, когда я следую за Нейтом в огород.

Ну да, я часто хожу за ним следом. Достаточно часто, чтобы дать повод некоторым Сестрам хихикать и шептаться, прикрывая рты ладошками. Впрочем, мне все равно, потому что Нейт мой друг, он гораздо старше, чем я, и уж точно никогда не посмотрит на меня так, как мне бы хотелось, поэтому ничего тут страшного нет и пускай мои Сестры хихикают сколько влезет.

Джо Нельсон дает нам пакетик с семенами салата латука, и я помогаю Нейту их высаживать, но сегодня у него не очень хорошее настроение, и после моих пятнадцатиминутных попыток завести разговор он просит меня оставить его в покое, хотя бы ненадолго. При этом вид у него виноватый и очень усталый. Мои щеки вспыхивают от смущения, а сердце наполняется печалью, и кроме того, я всерьез беспокоюсь за Нейта. Выдавливаю из себя улыбку, говорю, мол, нет проблем, и удаляюсь.

Солнце стоит высоко, мне ужасно жарко, по спине струйками течет пот, и, шагая по раскаленному асфальту, я вдруг понимаю, что мне совершенно некуда себя деть. В Легионе Господнем не бывает такого, чтобы кто-то слонялся без дела. Здесь у нас так: как только ты справился с работой, тут же словно по волшебству появляется целый список новых заданий. Я знаю, что мне полагается подойти к одному из Центурионов и взять следующее поручение, но в эту минуту двор пуст, придавлен зноем и тишиной, и кажется, будто вся База погрузилась в сон.