После пожара

– Тогда кто виноват?

– Отец Джон, – выплевываю я. – Он лил в уши Люку яд, наполнял его разум ненавистью, страхом и тьмой. Какие шансы оставались у Люка?

«ШАНС ВОЗНЕСТИСЬ НА НЕБЕСА И ВОССЕСТЬ ОДЕСНУЮ ГОСПОДА! – ревет в моей голове отец Джон. – ШАНС…» Невероятным усилием воли я заглушаю омерзительный голос и, когда он умолкает, испытываю прилив горького удовлетворения.

– Тебя учили тому же, – возражает доктор Эрнандес. – Как и Хани, и всех остальных детей в Легионе.

– Я знаю, чему нас учили. Я там была.

– Никто не спорит, что жизнь Люка была сплошным хаосом, что окружающая обстановка и влияния, которым он подвергался, лишь усиливали внутренний конфликт. Тем не менее я верю, что Люка можно вытащить. Должен верить.

– Надеюсь, это так, – говорю я. – Очень надеюсь.

– Но не веришь?

– Нет. Я считаю, что Люк сломлен.

Доктор пристально смотрит на меня, и я не отвожу глаз. Я не изменю своего мнения, потому что права. Хотела бы ошибаться, но, к сожалению, права. Я это знаю.

Агент Карлайл переводит взгляд с доктора Эрнандеса на меня и обратно.

– Так, ладно, – подытоживает он. – Вы, доктор, делаете все возможное, а ты, Мунбим, считаешь, что это бесполезно, и мы все надеемся, что Люк выкарабкается. Не пора ли сменить тему?

– Я не против, – говорю я.

– Разумная мысль, – кивает доктор Эрнандес. – Так и поступим. Вчера мы закончили на том, что Люк, по твоему утверждению, не делал попыток тебе отомстить. – Я киваю. – А на самом деле?

Я колеблюсь, поскольку заранее решила, о чем расскажу сегодня утром. По-моему, это правильно и, уверена, необходимо, хотя я все еще волнуюсь. Будь храброй, шепчет мой внутренний голос.

– Мунбим, – не отстает агент Карлайл. – Люк все-таки пытался?

Качаю головой.

– Он просто не успел. Все закрутилось слишком быстро.

До

Я видела похороны по телевизору, когда нам еще разрешалось его смотреть, а некоторые Братья и Сестры рассказывали о настоящих похоронах, на которых побывали до того, как вступили на Истинный путь. По описаниям, это очень грустно: все в черном, плачут и переговариваются вполголоса. В Легионе Господнем похороны – это нечто совершенно иное. На моей памяти прошло с полдюжины. Не так чтобы много, учитывая, сколько лет я прожила на Базе и сколько людей приходило и уходило за это время, но вполне объяснимо, так как большинство вступивших на Истинный путь делают это, будучи молодыми и здоровыми. Отец Джон говорит, что Господь призывает лишь нужных – мужчин и женщин, крепких телом и духом, которые будут усердно трудиться во славу Его.

В детстве я однажды поговорила об этом с Эймосом – после похорон Марсело, самого старого из первых членов Легиона, – и он объяснил, что во Внешнем мире похороны – это горестное событие, потому что Чужаки – себялюбцы. Они понимают, что больше не увидят усопшего (разве что вместе окажутся в аду, в одном и том же котле), и это наводит их на мысли о собственной смерти, и они проливают слезы, а по сути, оплакивают не покойника, а самих себя.

Думаю, моя мама вряд ли бы согласилась с Эймосом, но точно не знаю, потому что не успела ее об этом спросить. Ладно, неважно.

Итак, в Легионе Господнем смерть бренного тела – это большой праздник, так как все понимают, что произошло на самом деле: наш Брат или Сестра Вознеслись на небо, чтобы вечно блаженствовать в сиянии славы Господней. И если ты веришь в это, по-настоящему веришь, как верила я, отчего же печалиться? Разве можно горевать, если твой любимый человек отправился туда, где царит вечная радость?

В день похорон Хорайзена стоит чудесная погода: тепло, веет легкий ветерок, а небо над головой чистое и изумительно-синее, словно сам Господь решил поприветствовать Своего верного слугу в раю и даровал живым такой вот миг совершенной красоты.

Прошлой ночью Центурионы запирали все двери; умытая и одетая, я жду, когда мою комнату откроют, и наконец слышу в коридоре шаги. Лязгает ключ в замке, дверь распахивается, и внутрь заглядывает Беар. В утреннем свете его изборожденное морщинами лицо кажется бледным.

– Брат Хорайзен скончался, – сообщает он. – Ты слышала?

Все мы, шестеро обитательниц Девятого корпуса, этой ночью почти не спали, прислушиваясь к кашлю Хорайзена, который делался все слабее и тише, и сознавая, что жизненный путь нашего Брата определенно подходит к концу. Незадолго до рассвета Базу окутала глубокая тишина, и мы всё поняли.

– Да, слышала, – отвечаю я. – Господь благ.

– Господь благ, – повторяет Беар. – Идем. Пора попрощаться.

Я следую за ним. Мы хороним наших Братьев и Сестер быстро. К чему терять время? Близкий человек ушел, ушли его душа, воспоминания и все, чем он был; осталась только физическая оболочка. Мои Братья и Сестры со всех сторон стекаются во двор и собираются перед часовней, у крыльца которой установлен простой деревянный стол. На нем со сложенными на груди руками лежит Хорайзен. Его глаза закрыты, а кожа – восково-серого цвета, однако на лице написано полнейшее умиротворение, и при мысли о том, что его страдания наконец прекратились, мое сердце ликует.