После пожара

– Простите, – говорю я. – Как-то незаметно получилось.

– Не извиняйся, – спешит успокоить доктор Эрнандес. – Сегодня мы добились большого прогресса. К некоторым вопросам я бы хотел вернуться, но это может подождать до завтра. А сейчас перекуси и постарайся отдохнуть перед сеансом КСВ.

– Обязательно, – говорю я.

Сестра Харроу одаряет меня улыбкой, ставит на стол поднос с большими порциями лазаньи и картошки фри и интересуется, как поживает моя рука. Я отвечаю, что все хорошо. Кивнув, сестра Харроу выходит и запирает дверь.

Я сижу за столом, ем и пытаюсь определить, действительно ли мне лучше благодаря сегодняшнему сеансу психотерапии – лучше и легче – или мой разум просто обманывает меня так же, как, например, мы говорим людям то, что они желают слышать, даже если это неправда. Я продолжаю размышлять об этом, но тут возвращается сестра Харроу. Время КСВ.

Пока мы идем по коридору, я мысленно репетирую свои слова и действия и если Люк придет на сеанс, и если его не будет. Я не солгала доктору Эрнандесу и агенту Карлайлу: мне на самом деле искренне жаль Люка, жаль, что его жизнь в Легионе сложилась так, как сложилась. Однако это не значит, что я ему доверяю или что у меня хватит глупости повернуться к нему спиной. Ни в коем случае.

Сестра Харроу распахивает передо мной дверь кабинета групповой терапии. Я сразу же замечаю Люка, в одиночестве стоящего у дальней стены, и едва сдерживаю изумленный возглас: Люк не похож сам на себя и выглядит просто как живой труп. Пепельно-серая кожа, ввалившиеся глаза, остекленелый взгляд. Руки трясутся, я вижу это даже с другого конца комнаты. Моего появления он не замечает, в пустых глазах никаких признаков жизни.

– Он не умер, – говорит Хани, словно прочитав мои мысли. – Я проверяла. Просто выглядит как мертвец.

– Не смешно, – морщусь я.

Под взглядом Хани я буквально съеживаюсь.

– Я знаю, Мунбим, – произносит она. – Вообще все это не смешно. Ты понимаешь, что с ним творится?

– Нет. – Меня коробит от необходимости лгать ей, однако доктор Эрнандес прав: ни к чему им всем думать, будто мне сообщают больше, чем остальным.

– В любом случае вид у него жуткий, – вздыхает Хани. – Как ты?

– Нормально, а ты?

– Хорошо. Правда, доктор Келли, кажется, теряет ко мне интерес, я ведь уже рассказала всё, что знала. По-моему, она разочарована, что я пострадала меньше, чем она думала.

– Да ладно, ты же не всерьез.

– Нет, – улыбается Хани. – Но когда я отвечаю на вопросы, она постоянно вздыхает. Наверное, я ей надоела.

– Так это же хорошо. Если она считает, что ты в порядке, возможно, тебя скоро выпустят.

Хани пожимает плечами.

– Возможно.

– Думаешь об этом?

– О том, как выйду отсюда?

Киваю.

– Да, – признается Хани. – Не знаю, как это будет. Мне порой даже страшно. Но все лучше, чем здесь. И гораздо лучше, чем там, где мы были.

Снова киваю. Мне тоже страшно.

Мы сидим на полу, прислонившись к стене, и смотрим по сторонам. Почти все наши Братья и Сестры, сбившись в стайки, играют, смеются и негромко переговариваются между собой. Никто из них не обращает внимания на Люка.

Джеремайя и Рейнбоу, стоя на четвереньках, катают по полу игрушечные машинки, остальные собирают «Лего», раскрашивают картинки, рисуют или весело жмут на клавиши небольших электронных панелей, которые вспыхивают и издают звуки. По словам Хани, никто из детей не прикасался к игрушкам во время первых сессий, когда я еще лежала в больнице. Люк, рассказывала она, предупредил детей, что трогать предметы из Внешнего мира нельзя, поэтому то, что мы видим сейчас, – настоящий прорыв. Джеремайя катает зеленую легковушку, а Рейнбоу – ярко-красную пожарную машину; оба рычат, подражая звуку моторов, и выписывают на полу широкие восьмерки. Миниатюрные авто постоянно сталкиваются, и это вызывает у детей радостный смех, который согревает мне сердце.

Аврора закрывает раскраску и присоединяется к друзьям.

– Можно с вами? – спрашивает разрешения она.

И Джеремайя, и Рейнбоу кивают. Аврора довольно улыбается и, выудив из большой пластмассовой коробки красно-белую карету скорой помощи, садится рядом с ними. Все три игрушечные машинки ездят туда-сюда, колесики жужжат, звуки, имитирующие рокот двигателей, напоминают гудение пчел. Я молча сижу бок о бок с Хани и с улыбкой наблюдаю за троицей.

Джеремайя передвигает свой автомобиль в центр кружка. За его спиной Люси и Уинтер негромкими чистыми голосами затягивают «Обо всем прекрасном в мире»[5], и он оборачивается послушать девочек. Машинка Авроры закладывает широкую дугу, а потом врезается в бок зеленой легковушки, отчего та, несколько раз перевернувшись, отлетает к стене у двери.

Джеремайя рывком разворачивается, его щеки наливаются краской.

– Ты зачем это сделала? – гневно вопрошает он.

Аврора отшатывается, ее глаза удивленно распахнуты.

– Мы же играем, – лепечет она. – Прости, я нечаянно.

Джеремайя вскакивает.

– Иди и принеси мою машинку! – приказывает он.

Аврора бледнеет и, кажется, вот-вот заплачет, но все же медленно поднимается с пола.

Хани подается вперед, сурово нахмурив брови.