После пожара

Я выжидаю примерно с неделю. У меня хватает ума не думать, будто Люк забыл о случившемся – вряд ли он вообще когда-то забудет об этом полностью и уж точно никогда не простит этого мне, – однако обстоятельства вынуждают меня действовать, поэтому остается лишь надеяться, что за неделю Люк успел переключить внимание на что-нибудь другое. Ослабил бдительность.

Мы прожили на Базе всего полтора года, когда скоропостижно умер мой отец. Он чинил участок забора в северо-западной части и вдруг потерял сознание. До медицинского центра в Лейфилде его не довезли. После вскрытия врачи сказали моей маме и отцу Патрику, что у папы были какие-то проблемы с сердцем, о которых никто не подозревал. Что смерть была мгновенной. Надеюсь, это правда.

Когда я стала постарше, лет в шесть-семь, мама вручила мне коробку с вещами отца, которые, по ее мнению, он захотел бы оставить мне на память. Перед тем она взяла с меня обещание сохранить это в тайне. Я дала слово молчать, хотя и не понимала почему.

В коробке оказались два ножа, морская раковина с пляжа в Санта-Крусе, случайная на первый взгляд страница из дневника, черно-белое фото папиных родителей и часы, остановившиеся ровно в тот день, час и минуту, когда я родилась. Я сотни раз перечитывала страницу из дневника и часто рассматривала фото, ведь я никогда не видела своих бабушек и дедушек и даже не знаю, живы ли они.

Ножи имели складные лезвия и деревянные рукоятки с изображением ярких желто-лиловых закатов – отец вы´резал и раскрасил их сам. Ножи небольшие, с короткими и не слишком острыми лезвиями, и все же мне приятно ощущать их тяжесть в ладонях. Папа, должно быть, часами держал их в руках, неторопливо трудясь над рукоятками при помощи резцов и кистей, поэтому для меня прикосновение к ножам – это способ почувствовать себя ближе к отцу.

Я стараюсь отогнать посторонние мысли, прячу ножи в карманы джинсов и на цыпочках выхожу из комнаты в короткий коридор в Девятом корпусе. Тут нет ничего, кроме шести простых деревянных дверей, ведущих в шесть одинаковых спален, и светящегося пластмассового распятия на торцевой стене. Мама тоже жила в этом корпусе, в соседней комнате, и, пробираясь к выходу на другом конце коридора, я остро ощущаю ее отсутствие, ощущаю как нечто почти физическое, обладающее весом и объемом. Думать о ней мне не положено, подобные мысли считаются ересью, однако ни Центурионы, ни отец Джон не могут залезть в мою голову, и это хорошо, потому что Пророку, мягко говоря, не понравилось бы многое из того, что он бы там увидел.

Я знаю, что сегодня наши спальни на ночь не запирали, так как с начала отбоя лежала без сна и обязательно услышала бы щелчок ключа в двери. Примерно час назад кто-то навещал Элис; мне пришлось накрыть голову подушкой и держать ее так, пока все не закончилось. Иногда они стараются вести себя потише, иногда нет.

Дверная ручка под моими пальцами поворачивается, я осторожно выхожу за порог. Луны сегодня нет, а без луны в пустыне по-настоящему темно, так темно, что я с трудом различаю квадратные очертания двора. Как и большинство моих Братьев и Сестер, я ношу на поясе миниатюрный фонарик, но, стоя во мраке рядом с Девятым корпусом и ежась от ночного холода, я решаю обойтись без света. Фонарик, безусловно, упростит мне жизнь, но в то же время изрядно повысит риск оказаться замеченной. А я не хочу, чтобы меня заметили.

Я направляюсь в юго-западный угол двора, ориентируясь по слабому свету звезд и собственному внутреннему компасу. Двигаюсь очень, очень медленно. Нужное мне здание стоит в ряду из четырех таких же, и если я ошибусь дверью, то утром меня ждет допрос Центурионов, а после обеда – железный ящик.

Я крадусь по двору, избегая асфальта и вспоминая слова отца Джона, которые он постоянно повторяет нам, говоря о Последней битве: сохраняйте спокойствие, действуйте осторожно, веруйте в Господа, и победа будет за вами.

Спокойствие. Осторожность. Победа. Наказ отца Джона совсем не подходит к тому, что я намерена сделать, но, чтобы унять бешеный стук сердца, которое вот-вот выскочит из груди, сгодится любое средство. Спокойно. Спокойно. Спокойно.

Я добираюсь до, как мне хочется верить, Двенадцатого корпуса и в кромешной темноте встаю перед дверью. Трачу несколько секунд на попытку взять себя в руки, хотя и понимаю, что лишь напрасно теряю время: если я ошиблась дверью, то узнаю это совсем скоро, и тогда мое спокойствие уже не будет иметь ни малейшего значения.

Я набираю полную грудь воздуха, задерживаю дыхание, потом делаю глубокий выдох. Вытаскиваю из карманов отцовские ножи, раскрываю лезвия и медленно, очень медленно поворачиваю дверную ручку. Я почти жду, что дверь окажется запертой или издаст металлический скрежет, который перебудит всю Базу, однако она открывается легко и бесшумно, как будто петли только что смазали. На миг закрываю глаза и ступаю в темноту.