После пожара

Я заранее знаю, что ждет меня в кабинете КСВ, про что захотят поговорить Джеремайя, Рейнбоу и остальные. Однако прежде, чем войти, прежде, чем сказать и сделать то, о чем меня просили агент Карлайл и доктор Эрнандес, я вспоминаю о Люке. Сейчас я не могу позволить себе горевать о нем, оставшиеся силы нужны мне для другой цели. И все-таки жизнь обошлась с ним несправедливо – он заслуживал большего. Ему было всего семнадцать, и теперь он мертв.

Как и Элис, напоминает мне внутренний голос, и Агава, и Джо Нельсон, и все прочие. Все они мертвы.

Я медленно качаю головой, и сестра Харроу, глядя на меня, с тревогой хмурится.

Но я еще жива, парирую я голосу. И Хани, и Люси, и Рейнбоу, и другие. И я должна помочь сделать так, чтобы они жили дальше.

То, что агент Карлайл и доктор Эрнандес обратились ко мне за помощью, – знак огромного доверия с их стороны, и я понимаю, что решение далось им нелегко. Я признательна за это, ведь такой поступок позволяет делать вывод, что, по их мнению, я успешно двигаюсь вперед в процессе, обозначенном доктором Эрнандесом. Он часто хвалит меня и называет молодчиной, когда хочет побудить к дальнейшему разговору, однако я до сих пор не могу разобраться, верить ему или нет. Обращение за моей помощью более осязаемо, более реально. Но в то же время мне страшно.

Мне дают шанс принести покаяние. Это я виновата, что мои Братья и Сестры в эту минуту ожидают меня в кабинете групповой терапии, а не находятся дома, на Базе, с родными, и я сделаю все возможное, чтобы им помочь. Все, что в моих силах. И пугает меня не это, а совсем иное: а вдруг окажется, что я ничего не могу для них сделать? Ни я, ни кто-то еще. Что им уже не помочь, и всё по моей вине.

Я киваю сестре Харроу. Она одаряет меня более короткой и печальной версией своей обычной улыбки и распахивает дверь. Я переступаю порог, и на меня одновременно устремляются взоры семнадцати пар глаз.

– Всем привет, – говорю я в надежде, что внешне смогу излучать спокойствие, хотя на самом деле жутко волнуюсь. – Как дела?

– Люк Вознесся, – сообщает Джеремайя. Его глаза сияют, на губах широкая улыбка. – Пророк призвал его в дом Господень. Скоро наступит и наша очередь.

Внутри у меня все сжимается.

– Ясно, – киваю я. – Хотите поговорить об этом?

Джеремайя энергично кивает, большинство моих Братьев и Сестер его поддерживают. Но Хани, Рейнбоу и еще несколько детей, сбившиеся в стайку в задней части комнаты, неподвижно замерли. На их лицах написано отвращение.

– Люк был лучшим из нас, – продолжает Джеремайя. – Его вера была самой крепкой. Поэтому он Вознесся первым.

Я усаживаюсь на полу, по-турецки скрестив ноги, и жестом приглашаю Братьев и Сестер поближе. Все охотно откликаются, даже Хани и Рейнбоу, и располагаются кружком, не сводя с меня внимательных глаз. Некоторые автоматически берутся за руки с соседями.

– Все считают так же? – спрашиваю я.

Многие кивают; детские личики искренни и серьезны. Кто-то молчит, а человек пять-шесть отрицательно качают головами. Среди несогласных высказаться решается только Аврора:

– Я не считаю, что Люк был лучшим. – Голосок едва заметно подрагивает. – Я считаю, что он был плохим, и не Вознесся на небо, а попал в ад.

Я чувствую, как по спине ползут мурашки. Аврора бледна, но ее взгляд полон решимости, и от этого в моей груди разливается тепло.

– Ты ничего не понимаешь, – вскидывается Джеремайя. – Помолчала бы лучше, глупая девчонка.

– Не надо так, – говорю я. – У каждого есть право выражать свое мнение.

– Это не мнение, – пронзительно восклицает Джеремайя, – это ересь! Люк был нашим Братом, и отец Джон призвал его на небеса. Пускай она не говорит, что Люк попал в ад. Ей запрещается так говорить.

Сломлен, шепчет голос в моей голове. Я игнорирую этот шепот и сосредоточиваюсь на Джеремайе. Он родился на Базе, его родители и старший брат – биологический брат – погибли при пожаре, и я напоминаю себе, что он горюет, что передо мной маленький мальчик, чей мир полностью рухнул. Я убеждаю себя, что должна быть с ним терпеливой. Со всеми ними.

– Джеремайя, для тебя важно, что Люк Вознесся? – спрашиваю я.

Он хмурит лоб, как будто я задала самый идиотский вопрос на свете.

– Конечно.

– Почему?

– Потому что он будет сидеть подле Господа. Как и обещал отец Джон.

Раз ты веришь, что с Люком произошло именно это, значит, можешь поверить, что с твоими родителями и братом случилось то же самое.

– Чем он там занят? – интересуюсь я.

– Прямо сейчас смотрит на нас сверху, – отвечает Джеремайя. – Они все на нас смотрят.

– А что бы ты желал, чтобы они увидели?

– Что нам без них плохо. – В уголках его глаз блестят слезы. – Что мы остались тут не по своей воле и хотим к ним.