После праздника

Для нее встречи с дворовыми ребятами у волейбольной сетки не были, как для других, отвлечением, забавой: она уже научилась ценить свое время и считала, что, даже играя с плохими партнерами, продолжает совершенствовать свое умение.

Вот и в тот раз она летела, выгибалась, прыгала, притягивая мяч своей ладонью, как магнитом, раздраженно вглядывалась в тех, с кем ее разделяла сетка, но не испытывала, кажется, особой приязни и к тем, кто играл рядом с ней.

На ней были синие узкие брюки, синий свитер, у горла обведенный широкой белой каймой, а волосы она перевязала туго-туго, чтобы не мешали, — к слову, волосы были главным ее украшением, и она вправе была ими гордиться.

Все были так поглощены игрой, что не заметили, как появился Федя. Он присел на край скамейки и тоже стал смотреть.

Но парень, играющий в одной команде с Леной, его увидел — увидел флотскую форму, загорелое Федькино лицо — и, одним прыжком перелетев проволочное заграждение, кинулся к нему с радостным воплем:

— Федька, Федька приехал!

Игра остановилась, все, и играющие, и зрители, столпились, желая получше Федьку разглядеть, а может, даже и пощупать — он ли, в самом ли деле? — так что на площадке осталась одна только Лена, придерживая согнутой в локте рукой свой волейбольный, вдруг переставший кого-либо интересовать мяч.

Если бы оказался в тот момент некий наблюдатель, сумевший подняться над ребячьей толпой, он бы поймал взгляд, которым обменялись те двое: один, окруженный друзьями, почитателями, и другая, оставшаяся совсем одна. Наверно, по одному этому взгляду можно было бы уже кое-что предвидеть.

Но подобных прорицателей из числа сверстников Феди и Лены не оказалось, и потому двор был ошеломлен, когда несколько дней спустя эти двое появились вместе с таким видом, точно были давным-давно дружны, и вообще им, знаете ли, некогда — у них свои дела.

Хотя такой оборот дела и подействовал на знакомых, друзей и почитателей Феди точно удар тока, на какой-то момент совершенно их парализовавший, тем не менее от их внимания не ускользнули некоторые детали, над которыми они имели возможность поразмышлять.

Можно было отметить, что, во-первых, Лена-спортсменка чуть ли не впервые показалась во дворе не в своих обычных спортивных синих брюках, а в юбке, расклешенной, высоко открывающей ее прямые, стройные, хотя, по мнению некоторых, и чересчур худые ноги. А во-вторых, она распустила волосы и, кажется, слегка их завила. Что касается ее спутника, то он был в новой флотской форме, но впечатление портило, как многие утверждали, выражение его лица: как бы обмякшее, поглупевшее, растерянное. Он шел и улыбался — чему?..

Так двор потерял своего героя. И даже не столько потому, что в нем разочаровались, сколько потому, что сам он, Федька, отказался играть прежнюю свою роль.

А нового лидера у ребят так и не появилось — ведь они взрослели, настал в их жизни новый этап, когда дружба возникает уже не по месту жительства, и общий дом, общий двор уже не сплачивают, и каждый по-своему пробует думать, жить…

…Эта непритязательная история так бы и оборвалась, если бы жизнь сама не позаботилась о ее продолжении. А надо заметить, человек всегда с особой охотой хватается за ниточки, связывающие один прожитый им этап с последующим, — всегда с готовностью приветствует вестников из своего детства, неожиданно явившихся во взрослую его жизнь. Может быть, тут оказывает свое действие тайная мечта каждого самому распоряжаться временем, вертеть им и эдак и так — выбраться наконец из этого вечного плена, жесткого, неумолимого членения, при котором за детством следует юность, потом зрелость, потом старость… А ведь как хочется иной раз вернуться, ну хоть на день, на час… Потому, верно, люди, увидев случайно кого-то, чье отчество не знают и забыли фамилию, с такой радостью говорят: «Федя, привет. Ты меня помнишь? Здравствуй…»

Впрочем, по прошествии стольких лет его трудно было бы узнать, не будь тех коротких о нем весточек, мимолетных с ним встреч — в метро, в булочной, на остановке такси, — изредка вкрапляемых в жизнь и приведших теперь пунктиром к этому дню, к этому новому коренастому угрюмому человеку.

…Он стоял у низкого столика, уставленного закусками, тыкал вилкой в одно из блюд, держа в руке водочную рюмку, из которой отпивал глоточками. Играла музыка, кто-то с кем-то общался, и в такой обстановке, наверно, было совершенно нелепо вспоминать те дни, тот двор, светловолосого мальчика, нетерпеливо покусывающего губы.

Помимо воли, восстанавливалась цепь: и из того, что помнилось, и из того, о чем доходили слухи.

Они поженились, Федя и Лена. Но он жил в Ленинграде, она в Москве, а дочь их Катя воспитывалась у бабушки.

И вспомнилась встреча, когда Федя, по-юношески еще худой и неугрюмый, тащил запакованного в целлофан красного пластмассового коня в подарок своей двухлетней дочке, не признающей, по его словам, никаких кукол.

Это было в один из его наездов в Москву, которые, по-видимому, он тогда еще воспринимал празднично: свидания с женой, с домом, с друзьями, выпадавшие ему в месяц раза два.